Семейство Холмских (Часть третья) - [20]
"Такъ; но она все прибрала въ свои руки, а на васъ дядюшка очень гнѣвается."
-- За что? Чѣмъ могъ я надосадить ему?
"Онъ изволилъ еще прежде говорить, что вы совсѣмъ его забыли, и давно не писали."
-- Какъ не писалъ? Напротивъ: отъ него не получилъ я отвѣта ни на одно письмо мое; но, видно, почтенная тетушка все это обработала!-- "Притомъ же она сказывала ему, что будто ваше имѣніе за долги назначено въ продажу; это еще пуще его взбѣсило. Онъ пошелъ видно весь въ отца -- сказалъ дядюшка. Тотъ промотался, и сынокъ, видно, такой-же негодяй; но нѣтъ, я этому моту ничего не оставлю -- прибавилъ онъ съ досадою.-- Марѳа Лаврентьевна съ тѣхъ поръ чаще стала ѣздить къ намъ, а со времени болѣзни барина совсѣмъ переселилась. Я самъ слышалъ, какъ она при мнѣ изволила говоритъ, что дядюшка отдалъ ей все по духовной, а вамъ ничего отказано не будетъ."
Какъ громомъ пораженъ былъ Аглаевъ сими словами. Между тѣмъ слуга пошелъ докладывать объ его пріѣздѣ. Онъ слышалъ, это Марѳа Лаврентьевна громогласно приказывала объявишь, это дядюшка почиваетъ, и принять его не можетъ. Но въ тоже время Аглаевъ услышалъ стукъ отъ упавшей чашки, или стакана. Дядя его, какимъ-то дикимъ, невнятнымъ голосомъ, ворчалъ и бранился за неосторожность. Послѣ сего, увѣрясь, что старикъ не спитъ, Аглаевъ вошелъ прямо къ нему въ комнату.
Не смотря на то, что Аглаевъ всегда былъ равнодушенъ къ своему дядюшкѣ, и послѣдняя несправедливость давала ему все право быть на него въ негодованіи,-- онъ приведенъ былъ въ ужасъ и состраданіе зрѣлищемъ, которое ему представилось.
Въ большихъ креслахъ, сидѣлъ умирающій, разслабленный старикъ, кругомъ обложенный подушками; ноги его покрыты были нагольнымъ тулупомъ; большой калпакъ, изъ козьей шерсти, и замаранный, изодранный шлафрокъ, составляли всю его одежду; глаза его потускнѣли, нижняя губа совсѣмъ отвисла; все возвѣщало, что хотя осталось еще въ немъ нѣсколько физическихъ силъ, но морально онъ уже не существовалъ. Глаза его обратились было на Аглаева; но видно было, что онъ не узнавалъ его; вскорѣ потомъ отвернулся онъ, и быстро смотрѣлъ на Мароу Лаврентьевну, и на слугу, ворчалъ имъ что-то невнятное, и, какъ замѣтно было, сердился за то, что самъ уронилъ кружку съ питьемъ, которую хотѣлъ поставить на столъ, бывшій подлѣ самыхъ его креселъ.
Марѳа Лаврентьевна подвинула еще ближе къ нему столъ, налила кружку, и подала ему выпить. Онъ успокоился, глядѣлъ на всѣхъ, но, какъ видно было, никого не узнавалъ, и ничего не понималъ. Въ это время Марѳа Лаврентьевна напала на Аглаева, "Что вамъ угодно? Зачѣмъ пожаловали сюда? И такъ уже хорошимъ поведеніемъ своимъ вы огорчили дядюшку, вы причиною его болѣзни, и теперь ваше присутствіе можетъ сдѣлать ему большой вредъ." -- Тушъ вошелъ Докторъ.-- "Самъ Карлъ Ивановичъ вамъ тоже подтвердитъ. "-- Что такое?-- спросилъ Докторъ.
"Вотъ Петръ Ѳедоровичъ, племянникъ нашего больнаго, вошелъ сюда безъ спросу; дядя и такъ былъ сердитъ на него, а теперь, не правда-ли, что надобно беречь его, и всякое душевное волненіе можетъ увеличишь его болѣзнь?" И конечно -- отвѣчалъ Докторъ. Съ симъ словомъ подошелъ онъ къ больному, пощупалъ его пульсъ, и спросилъ довольно громко: какъ онъ себя чувствуетъ? Видно было, что старикъ узналъ голосъ Доктора, но произносилъ какія-то непонятныя слова, и показывалъ рукою на голову.
"А, понимаю!" отвѣчалъ Докторъ, и, вмѣстѣ съ Марѳою Лаврентьевною, вышелъ въ другую комнату писать рецептъ.
Аглаевъ съ ужасомъ смотрѣлъ на своего дядю. "Гораздо легче" -- думалъ онъ -- "видѣть человѣка умершаго, въ гробѣ, нежели въ такомъ жалкомъ, унизительномъ для человѣчества положеніи, но еще живаго." Больной глядѣлъ во всѣ глаза, но видно было, что онъ совсѣмъ не узнавалъ его. Докторъ возвратился взять свою шляпу, въ которую Марѳа Лаврентьевна положила десятирублевую ассигнацію. Онъ вмѣстѣ съ нею, подтвердилъ Аглаеву, что присутствіе его можетъ сдѣлать большой вредъ больному его дядѣ и началъ было краснорѣчиво доказывать, какъ всякое моральное потрясеніе можетъ поразишь болычаго, и предускорить его смерть. Но Аглаевъ не имѣлъ терпѣнія слушать. Что оставалось ему дѣлать, и какую надежду могъ онъ имѣть на полу-умершаго человѣка? Онъ поспѣшилъ выйдти изъ комнаты, и изъ дому его, съ тѣмъ, чтобы уже никогда болѣе не возвращаться. Мысль, что всѣ надежды его такъ внезапно разрушились, привела его въ отчаяніе; онъ самъ себя не помнилъ, и ходилъ изъ улицы въ улицу безъ всякаго плана, не зная, что ему дѣлать! Положеніе его было ужасно. Деревня его имѣла два названія: Пріютово, Александрова тожъ; покойный отецъ его заложилъ Пріютово въ казну, а потомъ, бывъ въ совершенной крайности, ту-же деревню, подъ названіемъ Александровой, заложилъ въ частныя руки. До сего времени, кое-какъ, Аглаевъ взносилъ проценты по обѣимъ закладнымъ, но кредиторъ его настоятельно требовалъ уплаты капитала, и это была настоящая причина пріѣзда Аглаева въ Москву. Онъ хотѣлъ убѣдить его подождать нѣсколько дней и надѣялся, что дядя поможетъ ему расплатиться. Теперь -- что предпринять!
Въ такомъ положеніи, совсѣмъ не замѣчая, попалъ онъ на бульваръ, и ходилъ скорыми шагами. Съ нимъ встрѣтился старый его сотоварищъ по Университетскому Пансіону, Константинъ Ивановичъ Змѣйкинъ. Онъ одѣтъ былъ чрезвычайно странно, въ какомъ-то коротенькомъ, выше колѣна, бѣломъ сюртукѣ, усы были у него отпущены и нафабрены. И въ спокойномъ расположеніи духа, Аглаевъ никакъ не могъ-бы узнать его; но тутъ самъ Змѣйкинъ адресовался къ нему. "Ты-ли это, Аглаевъ? Сколько лѣтъ, сколько зимъ не видались мы съ тобою! Гдѣ ты пропадалъ все это время?" -- Я сего дня только пріѣхалъ въ Москву, а живу всегда въ деревнѣ, съ семействомъ моимъ -- отвѣчалъ Аглаевъ. Послѣ того хотѣлъ онъ идти далѣе. "-- Постой, постой, братъ! Можно-ли такъ обходиться, при первомъ свиданіи, съ старымъ пріятелемъ и товарищемъ? Куда ты спѣшишь? И отъ чего ты въ такомъ смущеніи?" -- Ничего, братецъ; я сей часъ только отъ дяди, и нашелъ его больнымъ, при смерти.-- "Какого дядю? Не того-ли стараго грубіяна, который бывало пріѣзжалъ въ Пансіонъ бранить тебя? Вѣдь ты его наслѣдникъ, кажется, и не отъ чего быть въ отчаяніи." Аглаевъ не хотѣлъ вывесть Змѣйкина изъ заблужденія, открывъ, что онъ не имѣетъ надежды на наслѣдство. Это могло-бы растревожить кредиторовъ его, которые, въ ожиданіи, что онъ разоогатѣетъ, не настоятельно требовали уплаты. Между тѣмъ и развратный Змѣйкинъ, извѣстный плутъ и картежникъ, сдѣлалъ тотчасъ планъ -- завлечь Аглаева, и поживишься дядюшкиными деньгами.
«На другой день после пріезда въ Москву, Свіяжская позвала Софью къ себе въ комнату. „Мы сегодня, после обеда, едемъ съ тобою въ Пріютово,“ – сказала она – „только, я должна предупредить тебя, другъ мой – совсемъ не на-радость. Аглаевъ былъ здесь для полученія наследства, после yмершаго своего дяди, и – все, что ему досталось, проиграль и промоталъ, попалъ въ шайку развратныхъ игроковъ, и вместь съ ними высланъ изъ Москвы. Все это знала я еще въ Петербурге; но, по просьбе Дарьи Петровны, скрывала отъ тебя и отъ жениха твоего, чтобы не разстроить васъ обоихъ преждевременною горестью.“…»Произведение дается в дореформенном алфавите.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.