Семейные тайны - [31]

– Мне так жаль, – шептала она, – я никогда не хотела сделать тебе больно. Прощай, любовь моя.

Линдси ушла, с тихим щелчком закрыв за собой дверь, и звук этот был для нее таким же смертельным, как звук выстрела.

На свинцовых ногах она кое-как сошла по ступенькам вниз, ничего не видя из-за слез в полумраке лестничных проходов. Линдси вышла на улицу, не чувствуя холода, забыв о куртке, которую держала в руках. Ей было все равно, куда идти. Никто не обращал внимания на красивую, юную женщину, которая, пошатываясь и спотыкаясь, шла по тротуару с мокрым от слез лицом.

В одной руке она крепко сжимала веточку вербы.

В вечер премьеры пьесы с участием Дэна Линдси сидела на заднем сиденье такси, ожидавшего в длинном ряду машин своей очереди у театрального подъезда. В этом длинном ряду, кроме машин с шашечками, были лимузины с шоферами в форме и отполированные до блеска частные автомобили, отражающие как зеркало, сверкание театральных огней. Пока ее такси медленно продвигалось к входу в театр, Линдси, высунувшись из окна, смотрела на элегантно одетых людей, поднимающихся по ступеням парадного входа.

– Бесполезно торопить их, леди, – болтал шофер, – всем хочется побыстрее. Обычно, вообще-то, здесь не бывает такого наплыва. Надо думать, что-то необыкновенное.

– Да, так оно и есть, – тихо сказала Линдси.

– Н-да, торжественное опробование пудинга, так надо понимать, – сказал шофер. – Странная штука, этот шоу-бизнес.

– Да, совершенно особый мир, недоступный пониманию простого смертного, – сказала Линдси.

– Тпру! Вот и приехали. Желаю вам хорошо провести время, леди. Хотел бы я иметь возможность купить жене такое же платье, как у вас. Вы просто восхитительны, кроме шуток. Думаю только, жене его некуда было бы надеть, даже если бы я и мог приобрести что-нибудь подобное. О, ну что вы!

Линдси, перегнувшись через сиденье, дала ему несколько банкнот.

– Думаю, если и не платью, то цветам она будет рада, не так ли?

Шофер посмотрел на деньги.

– Да, спасибо, спасибо, леди. Клянусь, я куплю ей цветы. И конфет. В шоколаде с ликером. Еще раз прекрасного вам вечера.

– Спасибо, – сказала Линдси.

Молодой человек в ливрее открыл дверь и помог Линдси вылезти из машины. Вежливо улыбнувшись, девушка вышла. Какой-то комок застрял у нее в горле, а слезы вплотную подступили к глазам.

О, Боже, подумала она в смятении, не следовало ей делать этого. Дьявол, ей надо успокоиться, тут же сказала она себе и приблизилась к дверям. Ей хотелось, ей необходимо было видеть, как мечта Дэна воплотится в жизнь, мечта, к осуществлению которой приложила руку и Линдси Уайт, та, другая Линдси, любимая Дэном. Ей надо быть здесь, потому что только таким путем она могла сказать ему прощальное, молчаливое «прости», ему, единственному мужчине, которого она когда-либо любила и будет любить.

Линдси открыла маленькую с серебряной защелкой сумочку и дала билет стоящему на входе человеку, в ответ получив программку. С поднятой головой она вошла в холл. Линдси знала, что выглядит неотразимо в своем роскошном туалете, но едва ли могла привлечь внимание толстосумов и знаменитостей, окружавших ее, – сейчас она была одной из многих в этом зале.

На ней платье из зеленого бархата с глубоким декольте, спадающее к полу мягкими складками. Стоячий воротник пальто на меховой подкладке, подобранной в тон платью, подчеркивал ее стройную шею, так же, как и высокая прическа из колец каштановых прядей, забранных вверх. Отсутствие драгоценностей придавало особую элегантность.

О да, подумала она вскользь, одеваться, двигаться среди толпы с надменной уверенностью человека, принадлежащего к высшему свету, – это она умеет. И никто со стороны не догадается, что изнутри она сломана, что душа ее раздавлена, и приходилось удерживаться от того, чтобы не заплакать. Под дорогим платьем Линдси Уайтейкер, выставленным на всеобщее обозрение, скрывалась Линдси Уайт.

Но стоило ей опуститься на ближайшее к проходу сиденье в центре партера и глубоко вздохнуть, как гам голосов, суета и волнение рассаживающихся зрителей, все, что окружало ее, перестало существовать.

Перед ее глазами стоял тот первый день в театре, когда она сидела в пугающей темноте без границ, погружаясь в гнетущую атмосферу искусственности и невсамделишности.

Мысленным взглядом она видела Дэна в роли парня-ветерана, только для нее, для нее одной выплескивающего наружу всю свою душу и сердце.

Огни померкли, потом снова зажглись, давая знак, что пора занимать места.

Линдси прищурила глаза, возвращаясь к действительности из мира терзавших ее мыслей. Свет снова погас, зато загорелись огни рампы. Линдси крепко, до боли, стиснула на коленях руки, так что костяшки пальцев побелели. Ее охватила темнота, стало трудно дышать, и вновь пришлось бороться с желанием вскочить и убежать из театра, как можно быстрее и как можно дальше.

Несмотря на то что она не сняла свое подбитое мехом пальто, ее пробил озноб.

Поднялся тяжелый красный занавес, закрывавший сцену, и обнажил подмостки с убогой мебелью, подсвеченные оранжевым светом. И на подмостки вышел он.

Высокий, темноволосый, величественный. Дэн заговорил, и Линдси почувствовала, как знакомый комок слез подступил к горлу. Ей и без того казалось, что все часы с момента ухода из его квартиры она проплакала, но теперь почувствовала, что не истощила и малой толики слез, и их теперь хватит на целую жизнь. Драма разворачивалась на глазах, сюжет закручивался с каждой сценой и строчкой. Глаза Линдси были прикованы к одному Дэну. Ничего не пропускающие и все запоминающие глаза.