Семейные тайны - [23]

— Почему конечно? — Настя посмотрела на мужа непонимающим взглядом.

Гоша терпеливо стал объяснять ей:

— Потому что все известные специалисты, кто сейчас по Союзу в этой области работает, либо ученики Александра Николаевича, либо ученики его учеников. Кто же возьмется руководить аспирантом, от которого сам Иванов отказался. Это значит с отцом на конфликт идти, а кому это надо?

— Его так боятся? — Настя была искренне заинтригована.

Гоша пожал плечами.

— Люди в больших городах вообще многого боятся. Это ты Сталина не помнишь, тебе в 53-м всего четыре года было. А они помнят, и, если что делают — так исподтишка, в лоб никто биться не станет…

— Но твой-то отец не боится? — уточнила Настя, бросая невольный взгляд на написанный маслом портрет академика, гордо украшающий центр одной из стен.

— Боится, — хмыкнул Гоша, тоже невольно посмотрев на портрет, и добавил: — Только скрывать умеет лучше других.

Они ненадолго замолчали, а затем Гоша решил продолжить:

— Они все, все их поколение этим страхом отравлены. У отца в детстве приятель был. Дружили, школу закончили… Вместе работать начали… А потом он исчез.

— Как исчез? — не поняла Настя.

— Просто… пару раз слишком активно выступил на собраниях, а однажды на работу не вышел… Думали — заболел… А потом пришли ребята в штатском и объяснили, что искать его не надо… А то можно найти… и там же оказаться…

Настя была потрясена:

— Так его арестовали?

— Может, и арестовали, может, и расстреляли… Сестра его два года назад попыталась что-нибудь узнать… В результате перестала ездить в зарубежные командировки. Не пускают.

Настя в задумчивости нахмурила лоб.

— Подожди, а что же с Сережей? Я так и не поняла, за что на него Александр Николаевич разобиделся?

Гоша с легким раздражением, как родитель непутевому ребенку, пояснил:

— Настя, ну пойми, он же его подставил! Статью в американский журнал послал. Если бы у отца не было таких хороших отношений «в верхах», запросто могли бы измену Родине приписать!

Настя начала ему энергично возражать:

— Так не приписали же! И статью отправил Сережа, а не Александр Николаевич!

Гоша возмутился:

— Но за проект-то отец отвечал! Он должен был со всеми компетентными органами согласовать, что, когда и кому можно рассказывать и показывать…

— А Сергей не знал, что Александр Николаевич обидится? — попыталась уточнить ситуацию Настя.

— Сергей наивный дурак был, — произнес Гоша с какой-то усталостью в голосе, — думал, отец его хвалить станет — за признание на мировой арене.

Он на секунду замолчал, а потом произнес совсем тихо:

— А я его пытался отговорить. Мы даже поссорились…

Гоша посмотрел Насте в глаза:

— Он и сейчас еще дурак, Настя… Думает, отец согласится взять его к себе обратно…

— А он не согласится? — так же тихо спросила Настя.

— Он и слышать о Сергее ничего не желает…

Настя тяжело вздохнула:

— Неужели можно так вот просто испортить жизнь талантливому человеку?

Гоша невесело рассмеялся:

— Можно, Настя, можно и еще проще — Россия большая, талантливые самородки всегда найдутся…

Они снова на какое-то время замолчали.

— А он другие свои работы твоему отцу показывал? — неожиданно прервала молчание Настя.

— Какие другие? — Гоша удивленно поднял брови.

Она уточнила:

— Ну он же два года уже с Александром Николаевичем не работает, должен был что-то за это время написать…

— Знаешь, — удивился Гоша, — я как-то об этом не думал… — Но, по-моему, он ничего принципиально нового за это время не сделал…

— Значит, он не талантливый, этот твой Сергей! — Настя вынесла свой вердикт очень уверенным тоном, даже привстала на диване, чтобы посмотреть на мужа сверху вниз.

— Почему не талантливый? — Гоша был искренне удивлен ее суровому приговору.

Настя снова откинулась на подушки дивана и, скривив губы, не без иронии объяснила:

— Был бы талантливый, за два года что-нибудь гениальное написал, или кучу языков выучил, или профессию новую приобрел. Ну, сделал бы что-нибудь такое, значимое… А он все на одном месте сидит и тебе плачется…

Гоша неожиданно подумал, что в словах Насти определенно что-то есть. Она умела неожиданно увидеть проблему в совершенно непривычном для него ракурсе…

— Да, наверно, ты права — растерянно произнес он, глядя в темные глаза жены. Его до сих пор изумляло, как она, такая непохожая на тех интеллектуалов, с которыми он привык общаться, заставляла его избалованный решением сложнейших творческих задач мозг испытывать удовольствие от соприкосновения с новыми, оригинальными идеями. Пусть даже они и касались такие ерундовых, с его точки зрения, вопросов, как судьба аспиранта Сережи…

Александр Николаевич Иванов не считал судьбу аспиранта Сережи или чью-либо еще пустяком. За свою долгую жизнь он ясно определил, что нет и не может быть ничего более ценного и значимого, чем судьба человека. Но он также верил, что человек сам определяет свой жизненный путь, и невозможно, даже вредно вмешиваться в этот процесс. Если кому-то было угодно видеть мир через розовые очки, Александр Николаевич не спешил разрушать эти иллюзии. Но если кто-то, живя в своем розово-карамельном мире, совершал непростительную ошибку, Александр Николаевич, отталкиваясь от непреложного юридического постулата о том, что «незнание закона не освобождает от ответственности», карал по всей строгости. Его признанное «всемогущество» базировалось не столько на званиях и должностях или даже на знакомствах и связях, сколько на редкостном для обычного человека умении видеть мир таким, какой он есть на самом деле. Александр Николаевич безошибочно видел все положительные и отрицательные стороны ситуации и мог с предельной точностью рассчитать порядок действий, способных привести к максимально положительному (для него лично) результату. Если бы кому-нибудь пришло в голову рассчитать эффективность человеческой деятельности, за единицу измерения следовало бы принять один «ин», или один «иванов». Как кому будет угодно…