Семейное дело - [49]

— Месяц — вполне допустимый срок, — сухо сказал Заостровцев и поджал губы.

Ничего, словно бы хотел сказать он, ты давай чехвость меня, я как-нибудь переживу. Силина же бесило то, что вот еще одно узкое место, а винить и наказывать некого. Месяц! Он не мог и двух недель дать, а Заостровцев с олимпийским спокойствием говорит — месяц! Хорошо еще, выяснил, где есть эти двигатели, все остальное уже не дело главного инженера — вернее, его дело, но тут надо браться самому, потому что месяц Заостровцева обернется месяцем нервотрепки.

Когда Заостровцев ушел, он сразу же записал на листке бумаги параметры двигателя, название города и, нажав кнопку, сказал в микрофон: «Бревдо ко мне». Сейчас Серафима Константиновна вызовет Бревдо, и все будет сделано. Бревдо — человек, для которого не существует невозможного.

Как и Серафима Константиновна, Бревдо был тоже его открытием, его находкой.

Он уже не помнил, откуда к нему приехал «толкач» — толстячок, открывающий в улыбке золотые зубы. И не знал, как тот изловчился окрутить, обвести, взять штурмом этот непробиваемый дот — Серафиму Константиновну, да так, что она сразу же провела Бревдо к нему в кабине!. Силин слушал его и не слышал. Его поразило, что простой «толкач» пришел сразу к нему, минуя отделы и заместителей.

— Погодите, — оборвал его тогда Силин. — У вас там, в вашей местной столице, — что? Дворец, особняк, квартира на весь этаж?

— Две комнаты в коммунальной, — улыбнулся золотым ртом Бревдо.

— Вы умеете работать, — кивнул Силин, который еще три минуты назад думал, как он разнесет Серафиму за то, что она впустила к нему этого «толкача». — Литье вы получите. Но подумайте вот над чем: вы мне нужны. Даю отдельную квартиру. Все остальное зависит от вас.

— А как же родные пенаты, земля предков? — спросил Бревдо.

— Перенести землю предков сюда не в моих силах. Можете жить в родных коммунальных пенатах.

Он сказал это так, будто уже утратил всяческий интерес к Бревдо. Даже не глядел в его сторону, но знал, чувствовал, что тот клюнет, обязательно клюнет, — и не ошибся: два месяца спустя Бревдо — этот толстячок-бодрячок — уже работал у него в отделе комплектации и снабжения.

Бревдо вкатился в его кабинет, семеня короткими ножками, весь благодушие, весь радостный, попахивающий одеколоном, и Силин невольно улыбнулся, хотя у него еще не прошла злость на главного инженера. Бревдо не мог не вызывать улыбку. Даже сама его фамилия казалось Силину смешной: будто кто-то страдающий насморком произнес слово «бревно», да так оно и стало фамилией.

— Садитесь, Бревдо, — сказал Силин, протягивая ему через стол листок бумаги с адресом. — Выезжайте завтра. На все про все даю пять дней.

— Считая выходные? — спросил Бревдо. С директором он держался свободно и спокойно, и даже во время делового разговора мог пошутить. Силину это нравилось не всегда, по настроению. Сейчас у него было плохое настроение, и он оборвал Бревдо. Пять дней — и все! Бревдо умел угадывать состояние начальства, улыбку с его лица словно ветром сдуло.

— Понятно, Владимир Владимирович. Но…

— Я не люблю, когда говорят «но», Бревдо. Вы едете не в Москву, а прямо на завод. Вы знаете, что надо делать и как надо делать, не мне вас учить. Конечно, необходимые деньги мы не будем переводить через швейцарский банк.

Бревдо встал, аккуратно спрягал бумажку в карман и, попрощавшись, посеменил к выходу. Уже не улыбаясь, Силин поглядел на его спину, какую-то бабью, с покатыми плечами, и подумал, что операция с двигателем, которую он должен провернуть, — незаконна, хотя расчет будет произведен через банк по всем правилам. И это не первая операция такого рода, но пока все обходилось. А как быть иначе? Ждать месяцами? Ведь он, Силин, не персидские ковры для себя добывает и не чешский хрусталь. Все для завода, для дела. И если уж он вынужден поступать так, то не от хорошей жизни и не по своей вине — так его вынуждают обстоятельства.

Он поглядел на календарь, там было записано: «11.30 — Бешелев». Зачем комсомольскому секретарю понадобилось к директору? Вчера он встретил Бешелева в коридоре, и тот, чуть волнуясь, попросил принять его. Сейчас было уже без двадцати двенадцать, и Силин спросил в микрофон:

— Бешелев здесь?

— Здесь, Владимир Владимирович, — ответила Серафима Константиновна.

Силин не испытывал ревности к комсомольскому секретарю, хотя несколько раз и думал, встречаясь с ним, что нет, не таким, не таким должен быть комсомольский вожак. Эта мысль появлялась от сравнения. Он невольно сравнивал Бешелева с собой — тем Силиным, который пришел сюда в сорок пятом. Сейчас он разглядывал этого худощавого, с пепельными волосами, излишне строгого парня (напускает небось строгость-то!), его ослепительно белую рубашку, хороший костюм (а я-то был в гимнастерке со споротыми погонами!).

— Что у вас? — спросил Силин, мучительно стараясь вспомнить имя Бешелева.

Тот протянул папку. Опять папка! Опять какой-нибудь прожект! И опять Силин, не раскрывая папку, спросил, что там.

— Готовимся к новому году, Владимир Владимирович, — ответил Бешелев. — Думаем, прикидываем… Вот примерные обязательства комсомольцев по всем цехам.