Семейное дело - [42]

Особенно остро он испытал это ощущение собственной нужности год назад, когда совершенно неожиданно в заводском Доме культуры устроили его юбилей: тридцать лет на заводе. Тогда он даже немного растерялся — от цветов, от речей, от заметки в областной газете, которая называлась «Юбилей молодого человека», и от поцелуев. Особенно тронул его какой-то незнакомый парень из монтажного отдела, который сказал, что вот он монтирует машины по всей стране, а в каждой заложен и его, Бочарова, труд. Да, так оно и было, конечно, на самом деле. Просто он прежде не очень-то задумывался над тем, что в воздуходувках и компрессорах, которые увозят в Сибирь и Среднюю Азию, на Север и строящиеся заводы Юга, есть и его, бочаровская доля.

А потом уже дома (что греха таить) он хорошо выпил со старыми друзьями и сидел на диване в обнимку с Борькой Коганом, гладил его по лысине и вздыхал: а ведь какая шевелюра была! А помнишь, как начинали? Они начинали почти одновременно. Борька пришел на завод годом позже…

(Дома у Когана на специальной полочке лежал обломок кирпича с налипшими к нему серыми кусками цемента. Когда была бомбежка, они не могли выйти с завода, забились в щель, отрытую во дворе, а потом Борька ушел и вернулся с этим обломком разрушенной сапожной мастерской, где была и маленькая квартирка Коганов. Он поседел за этот день.)

С возвращением Алексея в доме появилась какая-то смутная, безотчетная тревога; разговор с сыном ничего не дал; часто Алексей исчезал на весь вечер, на ходу чмокнув отца и мать. «Не ждите, у меня ключ, ужин разогрею сам». Вера возвращалась с работы поздно — она заведовала секцией верхнего платья в центральном универмаге, и, если не передавали ничего интересного по телевидению, Бочаров шел встречать жену.

Он ждал ее в скверике напротив универмага, и всегда нетерпеливо, даже чуть волнуясь почему-то, и облегченно вздыхал, когда в больших стеклянных дверях показывалась тонкая фигурка Веры (как-то раз он встречал ее вместе с Коганом — просто тот пошел прогуляться, они столкнулись здесь, в скверике, и Коган, искоса наблюдая за Бочаровым, вдруг удивленно сказал: «Ты как влюбленный мальчишка на свидании»).

В этот день, вернее вечер, Бочаров пошел в скверик к универмагу. Вера вышла в начале десятого. Он поцеловал жену, взял ее под руку, и она тревожно спросила:

— Алешки снова нет дома?

— Ушел, — сказал Бочаров. — Если ты не очень устала, давай заглянем на полчаса к Борису.

— Зачем? — спросила она.

— Я больше не могу так, — признался Бочаров. — Видеть, что с парнем что-то происходит, и не знать, что именно… Может, Эдька знает? Нет, я понимаю, что это не очень-то прилично, — торопливо добавил он, — но с Эдькой он мог поделиться…

— Зайдем, — согласилась Вера. — Только…

— Что только?

— Я сегодня думала: зря мы с тобой так нервничаем. В конце концов, он уже совсем взрослый. Ну, может быть, любовь…

— Он два года в глаза не видел ни одной девушки!

— Есть почта. Там рядом было какое-то село…

— Любовь по почте? — усмехнулся Бочаров.

Вера улыбнулась и, повернув голову, поглядела на него.

— Ну, — сказала она, — любовь-то к людям приходит по-всякому.

Конечно, Вера права, думал он, и я зря так нервничаю. Но дело ведь даже не в том, есть любовь у Алешки или нет. Совсем не в том дело! И в любви человек должен как-то проявлять себя — иначе говоря, жить полной жизнью, о чем-то мечтать, чего-то добиваться… Алешка же совсем бездумен. Работа — и все. А потом вечерние отлучки. Не может человек отдавать свои восемь часов работе только ради того, чтобы получать зарплату.

Дверь им открыл Коган в расстегнутой пижаме, из-под которой виднелась густо покрытая волосами грудь, и Бочаров усмехнулся:

— Прикрой срамоту-то. Женщина все-таки…

— Ничего, — ответил Коган, — пусть видит, как должен выглядеть настоящий мужчина.

Он втащил их в комнату.

— Садитесь и сидите. Будем пить чай. И не спорить! А, собственно, чего вы приволоклись на ночь глядя?

— Так, — сказал Бочаров. — Соскучился без тебя.

Днем они здорово поругались. Коган принес задание на координатно-расточный станок, это была срочная работа для другого цеха, и Бочаров отказался ломать график. Коган кричал что-то насчет местнической ограниченности.

— Со мной не надо вертеть вола, — сказал Коган, верхом усаживаясь на стул. — Ну? Не теряй время, это единственное, что не возвращается.

— Твой Эдька дома? — спросил Бочаров.

— У него приятель и какая-то девица. В отличие от нас, нормальных людей, они, кажется, пьют сухое вино. Ты пришел к Эдьке? Сейчас я вытащу этого шалопая.

— Погоди, — остановил его Бочаров. — Неудобно все-таки, если он не один.

— Ерунда! — вскинулся Коган. — Идем. Все надо видеть своими глазами.

Он выволок за руку Бочарова в коридор, крикнул: «Эдик, к тебе!» — и толкнул дверь в соседнюю комнату. Там было трое, и Бочаров как бы сразу увидел всех: Эдик в кресле у окна, его гость и гостья на тахте.

— Здравствуйте, — смущенно сказал Бочаров. — Ты извини, можно тебя на минутку?

Он успел разглядеть и того парня, и девушку. Парень был красив, очень красив, и брови вразлет, и твердый подбородок, и даже трубка, которую он курил, неожиданно шла к этому молодому лицу. Девушка же показалась ему ничем не примечательной — разве что только большие, нет, пожалуй, огромные серые глаза, удивленно взглянувшие на него, — вот и все, что он мог вспомнить потом.