Семейное дело - [298]

Взгляд, которым он глядел на Коптюгова, был недобрым…

— Будем говорить честно, я надеюсь? — спросил он.

— Конечно. Дело партийное, так что готов на любую критику.

— Вот как? — усмехнулся Ильин. — Значит, чувствуете за собой какие-то недостатки?

— А у кого их нет?

— Это верно, ангелов не бывает… А знаете, Коптюгов, не поднимается у меня рука дать вам рекомендацию. Не поднимается… Я много думал о вас. И все, что я знаю… Короче говоря, все это против вас.

— А что вы знаете? — спокойно и жестко спросил Коптюгов. — Что я умею работать и работаю дай бог как?

«Что он знает? Ни черта он не знает…»

Ильин отметил про себя и это спокойствие, и эту жесткость. Если б такое сказали мне, я сразу бы встал и ушел, а он не уходит. Он ждет, что я отвечу, и я должен ответить. Иначе он где угодно может сказать — личная неприязнь, хотя я, как всякий человек, имею право и на личную неприязнь. Но ее одной для серьезного разговора маловато, пожалуй.

— Вам кто-нибудь дал уже рекомендацию? — спросил Ильин.

— Я к вам первому.

Ильин кивнул и вспомнил Сережкины слова: «Коптюг свои делишки тонко делает, не подкопаешься». У Ильина и сейчас появилось странное ощущение, будто Коптюгов, придя к нему просить рекомендацию в партию, тоже делает какое-то «делишко», но прав Сергей: не пойман — не вор, а я ничем не могу подтвердить это предположение…

— Должно быть, у меня было слишком мало времени, чтобы приглядеться к вам ближе, — сказал, отходя к окну, Ильин. — О чем-то я слышал, о чем-то догадывался сам… ну, о той великолепной плавке, например… И зачем это делалось, тоже догадывался, даже, если хотите, понимал и не очень осуждал… Скажите, кто от моего имени звонил на радио, когда вы ввели уплотненный график?

Он спросил это неожиданно и, повернувшись, глядел на Коптюгова, поражаясь тому спокойствию, с которым он ответил:

— Не знаю. Меня их сотрудница разыскала дома.

— Спокойно ответили, — сказал Ильин. Теперь он был уверен, что на радио звонил или сам Коптюгов, или этот его приятель, Усвятцев. Слишком уж спокойно ответил Коптюгов, будто сидел и ждал, когда я спрошу его об этом. И все равно доказать ты ничего не можешь. — Ладно, пусть будет так. Мне не нравится, как вы зарабатываете свою славу, Коптюгов. Она будто бы упирается, а вы тащите ее за руку в дверь. Эти статьи ваши и про вас… А ведь у нас бывает и так: потом уже слава по инерции начинает тащить человека, что ему и требовалось. Так вот, именно это я и думаю о вас, Коптюгов.

Тот встал наконец, и снова Ильин, все время наблюдавший за ним, не мог не отметить: Коптюгов словно бы вздохнул облегченно. Конечно, он ждал от меня другого — каких-то конкретных слов, может, даже обвинений. А я не смог сказать ничего путного — так, какие-то свои ощущения, и только…

— Разрешите идти? — с откровенной насмешливостью по-военному спросил Коптюгов. Ильин кивнул: да, конечно, идите.

Он обиделся? Наверно, нет. Он получит свои рекомендации, а я на партийном бюро вряд ли смогу выступить против него со своими ощущениями, на это у меня нет права. Тот неприятный осадок, который остался после разговора с Коптюговым, не проходил. Ильин поднял трубку и нажал клавишу — Воол откликнулся сразу же.

— Я зайду к вам, Эдуард Иванович?

— Заходи, заходи.

Пришлось подождать, пока из партбюро уйдут все, — впрочем, те, кто был там, сообразили, что начальник цеха не просто так зашел в партбюро, и заторопились. Воол сел рядом.

— Я знаю, зачем ты пришел. Только не понимаю, к чему было отрицать… ну, про Ольгу… Все мы люди, все бы поняли. Мне звонила твоя жена, Сережа, но я так и не понял, чего она хочет, — чтобы ты вернулся или чтобы тебя мыли вплоть до райкома с выводами…

Ильин тихо засмеялся: вот как! Когда же она звонила? Ах, вчера! Почему же вы молчали, Эдуард Иванович? Тот прятал глаза. Все-таки личное дело, он ждал, когда Ильин придет к нему сам.

— А я совсем по другому поводу, — сказал Ильин. — Только что я отказал в рекомендации Коптюгову.

Воол кивнул несколько раз: да, да, конечно, это твое право… А сам думал о другом — о том, как вчера позвонила Надежда, назвала себя и сказала, что ее муж, начальник цеха Сергей Николаевич Ильин, ушел из дому к другой женщине — к лаборантке Ольге Мысловой…

У него был с собой всего один чемодан, и он не знал, дома ли Ольга или придется ждать ее, он знал лишь одно: больше ему идти некуда. Там, дома, осталась записка Надежде, которую он еле-еле написал, и потом так и не мог вспомнить, что же он написал.

Ольга была дома. Когда она открыла дверь и увидела чемодан, стоявший у ног Ильина, первым ее движением было — испуганный шаг назад, в глубину небольшого коридорчика.

— Ильин! — сказала она. — Господи, Ильин, ты…

— Когда-то одна добрая женщина привела меня к девчонке на баржу, — сказал, стараясь шутить, Ильин. — Сегодня я пришел сам.

— Заходи же! — прошептала Ольга.

Потом они долго и молча стояли в коридорчике друг против друга. Наконец Ольга, мягко подняв руки, обняла Ильина и уткнула лицо в его шею, а он гладил ее по плечам, трепал ее волосы с тоскливым и знакомым чувством то ли какой-то своей старой вины перед этой одинокой женщиной, то ли с горечью и болью от слишком живой еще памяти о другой женщине, — он не мог разобраться. Он пришел, и это было главным. Память все равно останется. Нельзя забыть половину прожитой жизни.