Семейное дело - [289]

Он сказал, что все не так просто. Что она не понимает многих вещей. Что есть элементарное чувство ответственности перед человеком, который отдал тебе двадцать лет. «А ты ничего не отдал?» Он вспомнил злые слова Надежды, те самые: «Ты ничего не дал, кроме денег…», — но вовсе незачем было повторять их Ольге, и он промолчал. Ольга права, конечно. Но как-то это не по-мужски — решить, что мы квиты…

Теперь ему было легче от одного сознания, что рядом всегда Ольга, словно вернувшаяся после стольких лет, и что она готова броситься к нему на помощь в любую минуту, как курица к цыпленку, и что нет у него, кроме Сережки, человека ближе, чем она. Только не поздно ли пришло это ощущение? Наверно, не поздно. У доброты нет возраста.

Он не пытался разобраться в раздвоенности своих чувств — это было ему не под силу. Возможно, что новое, такое неожиданное и желанное, делало его сейчас более жестоким и непримиримым к Надежде, и он — усталый человек — хотел освобождения от прошлого с излишней торопливостью, не отдавая себе в этом отчета. Слишком много худого было там, позади, чтобы он хотел сейчас вспоминать хорошее, гальванизировать, как сказал бы Колька Муравьев. Привычка еще держала его, но стремление к Ольге лишало Ильина той объективности суждений о Надежде, которая, вероятно, еще могла бы что-то спасти. Он просто уже не хотел ничего спасать из своего прошлого.

Каждый день он по-прежнему вышагивал свои километры и однажды подумал: я как кошка. Это кошки находят среди трав свою лечебную травинку, а я хожу, и это единственное лекарство. И еще я умею ждать, как кошка. Но, вернувшись, он начал звонить на завод Ольге, чувствуя, что ему необходимо хотя бы услышать ее голос, потому что ходьба не успокоила его. Прямой связи с экспресс-лабораторией не было. В прошлом году, став начальником цеха, Ильин распорядился снять там городской телефон, чтобы девчонки поменьше болтали со своими кавалерами, и вот теперь мучился сам, стараясь пробиться через коммутатор. Слышимость была отвратительной, в трубке все время что-то трещало сквозь короткие гудки. Дозвониться через коммутатор, конечно, было дохлым делом. Он тихо чертыхался, потом решил — завтра с утра пойду на станцию, попробую оттуда.

До станции было недалеко, километра три. Ильин поднялся на пригорок и увидел, что дорога, сбегающая в низину, налита туманом, как чашка молоком, и посреди этого молока плывут две точки — две головы. Такое он увидел впервые: разлив тумана и две медленно плывущие головы…

Он не стал спускаться в низину. Здесь, у дороги, были свалены бревна, черные от влаги, и он сел на них, доставая сигареты. Двое подходили ближе и ближе.

— Эге-гей, — донеслось до него. — А самоварчик с собой не прихватил, батя?

Сережка!

Ильин улыбался, глядя, как из тумана вырастают плечи, потом туловища, горбатые от рюкзаков, — и вот они, голубчики, Сережка и Будиловский, раскрасневшиеся от ходьбы.

— Что у вас, ребята, в рюкзаках? — спросил он.

Сергей и Будиловский переглянулись и расхохотались.

— Чего это вам так весело?

— Да просто так, — ответил Сережка. — Когда я тебя увидел, сразу сказал Сашке: давай спорить, что батя спросит: «Что у вас, ребята, в рюкзаках?» Я слишком хорошо знаю тебя, батя. Ну, как ты здесь? Плаваешь?

— Плаваю, загораю, по вечерам — ресторан, музыка, танцы…

— И девочки ничего? — в тон ему спросил Сережка.

Хорошо, что он приехал. Молодчина все-таки. О делах в цехе Ильин не спрашивал, да и что они могут знать? Если б там что-нибудь стряслось, ему позвонили бы, а раз не звонят, стало быть, все в порядке.

Они приехали почти на два дня — им выходить завтра в ночную смену — и приволокли с собой еды на роту, да еще надувную лодку. Ее-то зачем? Откуда взяли?

— Темный человек, — сокрушенно ответил Сережка. — Не знает, что есть такая прекрасная организация: прокатная контора. А прокат, между прочим, происходит от слова «прокатиться».

— Смотрите, на самом деле не выкупайтесь, — предупредил Ильин.

— За нас Коптюгов купается, — усмехнулся Будиловский.

Ильин не понял: как это купается? Оказалось, Коптюгов втихаря от всех купил машину — не то «Жигуленка», не то «Москвича», а в завкоме ему дали какую-то шикарную путевку в Гагры, и он вчера укатил в отпуск к Черному морю.

— Вот так-то, батя, — добавил Сергей. — Каждому свое, как говаривали древние. Начальник цеха может и на мокрых бревнышках посидеть, не рассыплется.

Ильин вернулся с ними на базу.

Когда ребята ушли на озеро со своей лодкой, он подумал, почему они с такой злостью говорили о Коптюгове? Читать ему не хотелось, он оделся и пошел к берегу. Лодка была уже далеко, Ильин не мог разобрать, где Сережка, где Будиловский. Под ногами у него похрустывала ледяная корка, мелкие, уже темные льдины плавали там, рядом с лодкой, и он с тревогой глядел на нее. Пожалуй, не надо было отпускать ребят. Он начал кричать им, чтоб возвращались, но лодка уже скрылась за небольшим островком.

Они вернулись днем с двумя щуками, оба счастливые, будто по меньшей, мере покорили Эверест. Оказывается, у них была с собой дорожка, и вот, пожалуйста, роскошный будет ужин! И пол-литра у них тоже оказалось. Ильин только головой покачал: ай да милые мальчики, не рановато ли?