Семейное дело - [283]

— Не знаю, — сказал Сережка. — Я ее встретил сегодня, и она сказала, что уезжает…

Он не думает ни о чем, кроме того, что она уезжает, отметил Ильин.

— Куда? — спросил он.

— На Север, к брату. Брат у нее на Севере служит, военный моряк. Я ей говорю: что ты, дурочка, будешь там делать? Полярная ночь и все такое…

— А почему она уезжает, ты знаешь? — перебил Ильин, не сводя с сына глаз. Если знает, он хоть чем-то да выдаст это. Но Сережка покачал головой. Уезжает — и все. Поругалась с Генкой, наверно.

— С каким еще Генкой?

Теперь уже Сергей удивленно поглядел на отца.

— Тебе это так интересно, батя? С Усвятцевым.

Ильин еле удержался от того, чтобы не вздохнуть, не засмеяться облегченно, не показать, какая тяжесть пролетела мимо него. Как кирпич, сорвавшийся с крыши.

— Мне показалось, что это очень важно для тебя, — ответил он. — А что важно для тебя, всегда было важно и мне. Значит, она с этим Генкой…

— Ладно, все, батя, конец, перехожу на прием.

Он встал и ушел на кухню. Ильин слышал, как он наливает воду в чайник, зажигает газ. Во всем теле Ильин ощутил сейчас отвратительную дрожь. Но все-таки он тоже поднялся и пошел к Сережке, сел и придвинул к себе чашку.

— Нальешь и мне заодно, — сказал он. — Мы никогда не говорили с тобой на такие темы, Сережка. Конечно, матери и мне вроде бы еще рановато в бабки и дедки, но…

— У нее не может быть детей, — сказал Сережка.

…Когда он сегодня уговаривал ее остаться, не уезжать, Лена молчала. Они спрятались от холода в кафе, хотя Лена очень не хотела идти туда, но Сережка все-таки настоял на своем. Вдруг, когда они уже сели за столик, Лена спросила: «Я тебе нравлюсь?» — «Да». — «Ты растерялся и покраснел, — сказана Лена. — Значит, не соврал. Жалко». — «Чего жалко?» — «Всего, — ответила она, — маму, папу, работу, тетю Олю, даже немножечко тебя… Не смотри на меня так, пожалуйста. Ты же знаешь, что у нас было с Генкой…» Он кивнул. «Ну вот, а теперь все, и я должна уехать, потому что… потому что у меня не может быть детей. Чего ты опять покраснел, глупенький?»

— Хочешь мой добрый совет? — спросил Ильин, когда Сережка пересказал ему весь этот разговор, и, не дожидаясь ответа, взял Сережку за руку. — Не уговаривай ее. Пусть едет. Сейчас это ей очень нужно. Я не знаю, что будет потом, и ты тоже не знаешь, и никто не знает, но бывает такая пора, когда человеку надо уехать, оторваться от самого себя, от прошлого… Это не всегда удается, но пусть она попробует. Пойми это и не мешай ей год, два, сколько сможешь не мешать.

Сергей стоял к нему спиной, глядел на закипающий чайник и молчал.

— Ты понял меня, Сережа?

— Да, — глухо сказал он.

В ту ночь Ильину приснился такой сон: будто бы Сережка — еще совсем маленький — бежит ему навстречу раскинув руки, как это бывало всегда, когда он приезжал на дачу, и вдруг падает. Ильин, задыхаясь, бежит к нему, нагибается, а Сережки нет, только его трусишки и майка лежат на земле.

Он проснулся с тревогой, с сильным сердцебиением, в голове стучало, такого состояния он еще не испытывал никогда. Надежда спала, и даже во сне у нее было хмурое лицо. Ильин встал и прошел в коридор, приоткрыл дверь в Сережкину комнату.

— Ты что, батя?

— Не спишь? — удивился Ильин.

— Не могу, — отозвался из темноты Сергей. — Ты задал мне слишком трудную задачу.

— Спи, — сказал Ильин. — Тебе всего двадцать два. Жизнь еще подкинет тебе задачки и потруднее.

Коптюгов понимал, что сейчас, после развода и суда — всего того унизительного и тяжкого, что пришлось пережить Нине, ему снова остается одно: ждать. Ждать, когда время все-таки возьмет свое, Нина успокоится, никаких надежд у нее больше нет, и она неизбежно должна прийти к Коптюгову, как приходят за спасением. Ну что ж, он будет ждать. Это не налагало на него никаких обязательств. Время от времени Коптюгов встречался со своими давними или новыми приятельницами, Генка Усвятцев всегда был под рукой, и оказалось, он лихо умел устраивать веселые вечеринки, неутомительные и тоже ни к чему не обязывающие. Встретились — провели время, и гуд бай, крошка, до следующего раза. С отъездом на Север Лены Чиркиной Генка смог вздохнуть облегченно: до того момента, пока он не убедился, что Лена уехала, он все-таки побаивался какого-нибудь скандала. Но никакого скандала так и не было.

Ни он, ни Коптюгов не знали одного. Перед отъездом Воол попросил Лену зайти к нему — не в партбюро, а домой — и, усадив перед собой, провел ладонью по ее голове, как делал это всегда.

— Я очень хочу, чтобы ты рассказала мне все, девочка, — попросил ее Воол. — Понимаю, что трудно, не хочется, но, поверь, я прошу тебя об этом не из любопытства. Кто тебя уговорил… сделать это?

— Ехать? Я сама.

— Нет. Лечь в больницу.

— А, — сказала Лена. — Какое это теперь имеет значение? Ну, Коптюгов.

Воол не удивился, не переспросил — он ждал именно этого ответа, сам не понимая, впрочем, откуда у него была такая определенность догадки. Значит, Коптюгов!

— Что он тебе говорил?

Лене не хотелось отвечать, но Воол настаивал, и очень коротко, без всяких подробностей она рассказала ему о своем разговоре с Коптюговым и о том, как уже после больницы начала замечать, что Генка изменился к ней.