Семейное дело - [270]

— Заводские инженеры будут разбираться тоже, и вы в их числе, товарищ Ильин. Еще вопросы?

— Есть ли предварительные соображения о причинах аварии?

— Есть, — ответил Званцев. — Возможно, конструктивные просчеты, возможно, качество стали. Товарищ Кашин не случайно упомянул, что авария произошла до перевода турбины на остановку, иначе у нас были бы основания искать причину аварии в резком торможении. К сожалению, товарищи, у меня нет больше времени — сейчас должен приехать секретарь обкома, и мы пойдем в цех. Начальника турбинного и товарища Нечаева прошу остаться.

Последнее, что Ильин успел заметить, выходя, — это озабоченную и в то же время разочарованную физиономию Кузина, который запихивал обратно в папку свои бумаги. Его не пригласили остаться. Ему не предложили выступить…

Уже у себя в кабинете, ожидая, когда на оперативку соберутся заместители и начальники участков, Ильин подумал: странный все-таки человек Заостровцев. И добро бы он относился так только ко мне. Откуда это его постоянное недоверие, настороженность? Можно ли вообще работать с такой непреходящей подозрительностью, будто все мы здесь стараемся лишь оправдать свою зарплату?

О том, что случилось на испытаниях головного образца новой турбины, уже знали все, и, когда началась оперативка, Ильину не надо было рассказывать подробно, он лишь сказал, что, возможно, в аварии виноваты они, плавильщики. Малыгин, кривя рот, ехидно заметил:

— Ну конечно, кто же кроме нас? А вы, естественно, промолчали там, у директора?

— У нас с вами разные характеры, — ответил Ильин. — Я как-то не смог научиться вашему умению заранее ограждать себя от неприятностей.

Он распорядился подготовить к приезду комиссии всю документацию, вплоть до сентябрьских плавильных журналов (металл на лопатки цех дал в сентябре), и, наскоро решив текущие дела, отпустил всех, попросив остаться только Штока. О коротком разговоре у директора он рассказал ему подробно, не забыв и многозначительную реплику главного инженера. У Штока было такое страдальческое лицо, будто ему сообщили о смерти близкого человека. Конечно, он представлял себе, что сейчас последует: выматывающая нервы работа комиссии, груз сознания своей вины, долгое и тяжкое ожидание выводов, — хорошо еще, что авария произошла во время испытаний, а не тогда, когда началась бы промышленная эксплуатация турбины!

— Ты-то сам что думаешь по этому поводу? — спросил Шток.

Ильин грустно усмехнулся. Что он может думать? Самое первое, что придет в голову любому, даже не очень-то технически грамотному человеку, — виноват литейный цех. И самое первое, что сделает комиссия, — это запакует «винегрет» в ящики и отправит в Москву, потому что у нас в Большом городе провести экспертизу на высшем уровне негде. Там академики будут смотреть — вот что я думаю по этому поводу.

— Значит, ты допускаешь, что это, может, и мы?

— Я не Малыгин, — ответил Ильин. — Хотя где-то в душе и сомневаюсь, что здесь наша вина. У нас, слава богу, слишком строгий контроль за качеством металла. И потом, почему так скоро произошла авария? Даже если сталь была с дефектом, лопатки должны были выдержать куда большую нагрузку. Не нужен кибер, чтобы сообразить это.

— Там ты об этом не сказал?

Ильин поморщился. И Марк туда же! Мы все-таки инженеры, черт возьми, а не кулинары — здесь переложил сахара, там недоложил варенья, — все равно сойдет!

— Утешайся тем, — пошутил он, — что, поскольку за нас возьмутся первыми, то и реабилитируют первыми… Если реабилитируют, конечно. У тебя есть еще что-нибудь ко мне?

Казалось, Шток расслышал этот вопрос не сразу. Страдальческое выражение так и застыло на его лице, — очевидно, Штоку понадобилось время, чтобы как-то вернуться от своих раздумий, а может быть, даже страхов, к сегодняшним делам.

— Нет, на оперативке я сказал все… Хотя…

Он медлил, тянул, словно колеблясь, говорить ли ему дальше или уйти, и Ильину пришлось уже резко спросить:

— Что еще? Что за манера мямлить, будто кашей рот набил? — прежде чем Шток решился.

— Сегодня ко мне подошел Коптюгов… Понимаешь, какая штука… Твой Сережка у него на новоселье вроде бы хватил лишку… Ерунда, конечно, но все-таки… Короче говоря, наговорил Коптюгову, что тот какие-то деньги давал шихтарям, чтоб ему корзину одними болванками загрузили, — ну, для той скоростной плавки, помнишь? Словом, какая-то история под градусом, я не стал разбираться, а ты выдай Сережке по-отечески, чтоб ерунду не порол. Коптюгова все-таки даже там уважают.

Ильин угрюмо поглядел на прячущего глаза Штока.

— Все?

— Нет. Коптюгов предложил провести две-три показательные плавки с хронометражем. Дельное предложение. Если мы на каждой плавке будем экономить хотя бы по десять — пятнадцать минут…

— Понял, — кивнул Ильин. — Давай действуй. Что же касается моего Сергея, то, во-первых, он не хватил у Коптюгова лишку. Я еще не спал, когда Сергей вернулся домой. А во-вторых, от меня и от тебя тоже он отличается тем, что не задумывается — говорить ли ему правду в глаза или промолчать, где выгодно. И дай-то ему бог сохранить это качество на всю жизнь!

Теперь у Штока было уже не страдальческое, а изумленное лицо, и большие, темные, обычно чуть навыкате глаза, казалось, выкатились еще больше.