Семейное дело - [194]

Ольга вздохнула и закрыла глаза.

Самым удивительным, невероятным, непостижимым было то, что неделю спустя тот самый курсант, Дмитрий, нашел ее! Когда Ольга вышла из проходной, она не обратила внимания на солдата, стоявшего возле газетного киоска. Здесь часто стояли, ожидая идущих со смены девушек, но она-то никак не могла даже предположить, что сегодня ждали ее.

«Оля!»

Она не остановилась, не обернулась, потому что не она одна Оля, и когда кто-то сзади взял ее под руку, инстинктивно попыталась вырвать руку.

«Здравствуйте, Оля!»

«Вы?»

И опять это смущение — его и ее, и опять сердце прыгает, и до чего же глупо стоять вот так, друг против друга, и краснеть. Она справилась со своим смущением первой.

«Как вы меня нашли?»

«Очень просто, — сказал Дмитрий. — Стоял и смотрел».

Конечно, ее вопрос был нелепым, от-растерянности. Зато второй она задала уже спокойно, глядя на курсанта в упор, будто ей доставляло удовольствие видеть его смущение.

«А зачем?»

«Ну, это долго объяснять, — пробормотал он. — Можно вас проводить немного?»

«Пожалуйста».

Они долго шли молча.

«Знаете, Оля, мне показалось, что я вас обидел. Там, в поезде. Ну, когда вы сказали насчет вазелина, а я брякнул про эту лыжную мазь… И потом…»

Он не договорил. Ольга засмеялась:

«…И потом вы подумали, что я такая же, как Элида? Точно?»

«Да».

Он тоже улыбнулся, и улыбка была благодарной. Ольга словно освободила его от необходимости трудного объяснения. Да, подумал. А он не любит таких… Ну, как бы это сказать, пустышек, что ли, да еще бравирующих своей легкомысленностью.

«Что-то вы чересчур строги, — сказала Ольга. — Будто бы ваши товарищи — идеальные люди. Начнем с того, что не мы подсели к вам, а вы к нам. И сразу знакомиться! А если б кого-нибудь девчонки хоть чуть-чуть поманили пальчиком — пошли бы, как бычки на веревочке. Разве не правда?»

«Правда».

«Ну, вот видите!…»

Опять они шли молча. Время от времени Дмитрий подтягивался и козырял проходящим офицерам. Это у него получалось четко, пожалуй даже чуть щеголевато.

«А губы у вас совсем прошли», — сказала Ольга.

«Борный вазелин, — ответил Дмитрий. — Но вы не сказали, что принимаете мои извинения».

«Какие извинения? — удивилась Ольга. — А, вы все о том же!.. Так ведь я не обиделась, честное слово. Даже когда все ушли, поцапалась из-за вас с Элидой. Все-таки вы ее здорово задели. Вот здесь я живу».

Они остановились у входа в общежитие. Возле дверей была привинчена доска с надписью: «Компрессорный завод. Общежитие девушек». Снизу углем на белой стене кто-то приписал: «Хорошеньких».

«Дальше нельзя», — сказала Ольга.

«Может, мы еще погуляем немного? — пробормотал Дмитрий. — Если, конечно, вы не устали. А у меня увольнительная до двадцати трех».

«Погуляем, — улыбнулась Ольга. — Я только переоденусь. А вы не замерзнете здесь?»

Она уже не дожидалась ответа. Конечно, не замерзнет! Он здесь хоть до своих двадцати трех может простоять! Бегом, бегом наверх, девчонок еще нет. Рывком открыть шкаф, схватить с вешалки новое, купленное к Новому году шерстяное платье с широкими плечами, как у Дины Дурбин (ох уж эта Дина Дурбин!). Распустить волосы. Завиться уже нет времени — ладно, бог с ней сегодня, с завивкой! У девчонок была губная помада. Она мазнула по губе и потерла верхней о нижнюю, как это делали они, вроде бы получилось ровно, и сразу лицо стало чуть другим. Ресницы… У нее были светлые, почти белесые, короткие и редкие реснички, мазать их — пустое дело. Девчонки красят свои ресницы урзолом, а потом бегут к кожнику… Новый платок на голову… «Замерзну в туфлях…» И все-таки к черту эти ботики! Господи, петля на чулке спустилась, — плевать, не видно, потом подниму. Она металась, разбрасывая вещи, а ведь сама посмеивалась над девчонками, когда они метались точно так же. Где духи? Раз, раз — пальцем по лицу и по шее, — кажется, теперь все, теперь можно бежать обратно, на улицу.

Девчонки идут по коридору навстречу.

«Ты куда?»

«Потом!..»

«Скорее, Ольга! — доносится уже вслед вместе со смехом. — А то статуя неизвестного курсанта совсем закоченела!..»

«Не тушуйся, Ольга!»

Но никто не крикнул вдогонку: «Будь счастлива, Ольга!..»

Она была счастлива.

Все, что таилось в ней, — мечта, бесплодное и томительное ожидание, предчувствия, — все, что металось в ней, не находя выхода, вырвалось наконец! Она боялась поверить в приход счастья, будто бы это могло спугнуть его. Жданное, оно все-таки оказалось чересчур неожиданным и лучше того, каким представлялось ей прежде.

Все, что теперь происходило вокруг нее, она замечала с трудом. Казалось, она жила только тем, что взорвалось в ней — тем странным, трепетным чувством, которое заполняло ее всю. Никогда ничего подобного она не испытывала к Ильину. Он был для нее просто привычным, пришедшим оттуда, из детства, и, как ей казалось, навсегда. «Я тебя люблю, — сказала она. — Я очень люблю тебя». Она сказала это первой, потому что не могла не сказать. Ей надо было сказать это, чтобы услышать такие необычные для нее слова. Слишком долго они просились наружу, и она засмеялась, когда сказала их.

Какими короткими казались ей длинные зимние вечера по выходным и какими длинными были короткие вечера в будни. Идти, идти, идти вместе по бесконечным улицам, заходить в кафе… Слушать музыку — не ту, которая заполняла театр, а ту, которая была в ней. Смотреть на этого человека и думать — как же я могла прожить без него столько лет? Она никогда и ни о чем не спрашивала его просто потому, что знала его всегда. Он сам рассказывал о себе, но это добавляло лишь немногое к тому, что Ольга знала о Дмитрии, в сущности ничего не зная о нем.