Семейное дело - [176]

Но хлеба в магазине не было. Ольга глядела на пустые полки. Только одна была уставлена бутылками с серебряными горлышками и какими-то розовыми банками. Продавщицы тоже не было: Ольга слышала, как где-то за открытой дверью кладовки гремят пустые ящики. Она подошла к прилавку и, положив на него локти, стала ждать.

Толстая продавщица в белом халате втиснулась в магазин и, заметив Ольгу, прикрикнула:

«Чего здесь торчишь? Чего забыла?»

«Я за хлебом», — сказала Ольга.

«За хлебом! — усмехнулась та. — Она за хлебом! Шампанское вон осталось и крабы. Читала небось — даже на трамваях написано: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы». Не будет сегодня хлеба!»

Ольга не поверила ей. У нее-то хлеб есть, вон какая толстая! Ольга повернулась и пошла на улицу. Уже у порога она обернулась: продавщица, хрипло засмеявшись, сказала кому-то за дверь в кладовую: «Ничего, это шампанское немцы быстренько выхлещут и спасибо не скажут». Немцы? — подумала Ольга. Разве сюда придут немцы?

Она шла все быстрей — уже обратно, домой, на баржу, оглядываясь по сторонам, будто вот-вот на улице должны появиться немцы. Ей показалось, что, если свернуть в боковые переулки, она сократит путь до моста, свернула и вышла в совсем незнакомое место. Никогда прежде она не видела эту улицу, широкую, с трамвайными рельсами посередине. И не знала, куда же сворачивать теперь, и спросить было не у кого — улица была совсем вымершей… Тогда Ольга побежала.

Там, где улица делала поворот, она остановилась, будто с размаху налетев на незримую стену. Ее остановили странные звуки, знакомые, но такие неожиданные здесь, в городе. Сначала она услышала эти звуки, а потом увидела блеющее и мычащее стадо, которое шло прямо на нее, заняв все пространство улицы. Впереди трусили овцы, сзади, тяжело догоняя их, шагали коровы, и вся эта лавина надвигалась прямо на нее. Ольга метнулась в сторону и заскочила в какую-то парадную. Бегом по лестнице наверх, — сюда-то коровы не доберутся! — а сердце так и колотилось от страха, и ноги совсем не держали. Все это было как в плохом сне, когда снится, что на тебя бросается зверь, и только в последнюю секунду успеваешь спрятаться от него за какой-то дверью. Но это было наяву. Через лестничное окно Ольга видела внизу огромное стадо, и до нее доносился его острый и теплый запах. Стадо шло медленно и долго. Мальчишки с кнутами хлестали коров направо-налево, и ошалевшие животные убыстряли шаг, но не вперед, а в сторону, в середину стада, чтобы спрятаться там от ударов.

Потом за стадом потянулись подводы. На телегах лежали тюки и сундуки, она увидела самовар, который обнимала маленькая закутанная в платок девочка. Запах стада сменился запахом конского пота. Движение подвод тоже казалось бесконечным. Но теперь уже можно было спуститься и выйти на улицу, она спустилась и вышла.

Лица взрослых, идущих рядом с телегами, были хмурыми. Не слышно было слов или детского плача — только цоканье копыт по мостовой да тележный скрип. Цоканье и скрип, цоканье и скрип, и сами по себе эти два звука, не нарушаемые никакими другими, были страшными.

Сама не понимая, зачем она это делает, Ольга пошла в ту же сторону, куда двигались беженцы. Или ей подумалось, что они обязательно должны пройти через мост? Она шла сзади, редкие прохожие провожали взглядами и ее тоже; остановился трамвай, и подводы словно обтекли его; на мостовой оставались коровьи лепехи, раздавленные копытами и колесами. Наконец Ольга увидела реку и мост…

Она снова бежала — здесь, за мостом, уже все было знакомо ей. Вон причал и вон — баржа. Быстрей, быстрей — на черные гремящие доски, по легким сходням — туда, на баржу… И снова резко остановилась.

В ранних сумерках хорошо была видна неподвижная фигура. Женщина сидела на перевернутом ведре и курила, потом поднялась, услышав Ольгины шаги, и бросила окурок за борт, в воду.

«Я тебя давно жду, — сказала учительница. — Где ты была?»

«Там, — сказала Ольга. — Там статую хоронили и стадо шло. Наверно, скоро придут немцы».

«Какие немцы? — вздрогнула учительница. — Не говори, пожалуйста, ерунду. Сюда немцы не придут…»

Ольга открыла тяжелый замок на двери и вошла в домик первой. Зажгла керосиновую лампу. Учительница вошла за ней и встала посередине, оглядываясь.

«Вы садитесь, пожалуйста».

Подолом платья Ольга провела по единственной табуретке и пододвинула ее учительнице.

«Спасибо, — сказала та. — Меня зовут Анна Петровна. Запомнишь?»

«Запомню, — улыбнулась Ольга. — А Кира — это ваша дочка?»

«Да, — ответила Анна Петровна. — Она тоже уехала на окопы. Я принесла тебе чай и сахар».

«У меня есть крупа и макароны, — сказала Ольга. — Можно сварить. Это быстро. Хотите?»

«Нет, — качнула-головой Анна Петровна. Она все оглядывалась по сторонам, словно пытаясь понять, как здесь могли жить — и жили — люди. Какое-то беспокойство угадывалось в ней, в этих быстрых поворотах головы, наконец она сказала: — Я думала взять тебя к себе на эту неделю, но ничего не получается. У нас тоже беженцы. Если хочешь, я буду ночевать здесь, с тобой».

«Очень хочу», — почти шепотом сказала Ольга.

Каким сладким до слез, каким неожиданным было это вдруг обретенное счастье! Все изменилось в домике на барже. Как радостно было лечь вечером, а учительница Анна Петровна — тут же, и спать не хочется, только слушать и слушать ее — о разных странах, о разных зверятах, и уроки уже приготовлены, и все-то у нее есть: тетрадки и учебники, и посуда вымыта, и тепло, и пахнет одеколоном, который учительница принесла с собой вместе с постельным бельем. И совсем не страшно засыпать, особенно после того, как учительница проведет ладонью по голове, по щеке — уже совсем забытая ласка, и Ольга прижимает эту руку щекой к подушке, чтобы подольше чувствовать ее тепло, и тогда комок застревает в горле и что-то начинает щекотать в носу — как хорошо! «Спи, маленькая, спи». Учительница тихо выходит на баржу, в ночь. Через окошко Ольга видит ее: она стоит и курит, оранжевый огонек папиросы то разгорается, то гаснет, и снова разгорается. «Анна Петровна!» Она не слышит. Да Ольге и не надо, чтобы она услышала. Просто ей приятно произнести это вслух: «Анна Петровна…»