Семейное дело - [169]

— Не надо так говорить со мной, Надя. Можно подумать, что я какое-то чудовище. Знаешь, я уже начинаю забывать, как выглядит нормальный разговор жены с мужем. Приезжай, поговорим спокойно.

— Нет, — сказала Надежда, — у меня отпуск, а я устала еще больше.

Все! Даже не поинтересовалась, как я тут. А мне даже не захотелось сказать ей о назначении начальником цеха. Так что, выходит, мы квиты.

На следующий день, уже после работы, выйдя из цеха и направляясь к проходной, он увидел впереди высокую, с острыми плечами знакомую женскую фигуру и окликнул: «Ольга!» Женщина остановилась, обернулась.

— Ильин! — сказала она. — Ты так рано уходишь домой?

— Я уже еле живой, — сказал Ильин.

— А у нас говорят, что ты теперь вообще ночуешь в цехе, — засмеялась Ольга. — Извини, я даже не поздравила тебя с новой должностью!

Она поцеловала его в щеку, и Ильин сказал:

— Спасибо! Теперь кто-нибудь обязательно стукнет в партком, что новый начальник цеха завел себе даму сердца и целуется с ней в открытую. Пойдем посидим где-нибудь, раз уж поцеловались на виду всего завода.

— Пойдем, — кивнула Ольга, беря его под руку. — Только про нас с тобой никто, никогда, ничего и никуда не стукнет. Так что ты не бойся, Ильин! А посидеть мы можем в нашем молодежном кафе хотя бы.

Заводское молодежное кафе находилось как раз напротив проходной, через площадь. Впрочем, теперь оно было уже вовсе не молодежным и зайти туда мог всякий, лишь на праздники или на комсомольские свадьбы кафе закрывали для посторонних.

Еще издали Ильин увидел, что перед входом в кафе стоят два автобуса с большими желтыми буквами на боках: «Студия док. фильмов», и светильники на треногах уже выгружены из них и рядом с людьми кажутся глазастыми инопланетянами, подъехавшими сюда, чтобы посидеть вместе со своими друзьями — землянами — в молодежном кафе.

— Кажется, Мандрус и кафе захватил, — сказал Ильин. — Чего доброго, нас с тобой еще и не впустят, а?

— Ничего, — сказала Ольга — У них там на девять часов съемки назначены. Так что успеем насидеться.

Ильин не спросил, откуда она знает про съемки, потому что ему остро хотелось одного: забиться куда-нибудь в угол, за самый дальний столик, и спокойно, бездумно, как у себя на балконе, провести этот вечер. Хорошо, что встретилась Ольга. Быть все время одному тоже не очень-то весело.

Им повезло. Кафе пустовало, и они сели, как и хотелось Ильину, за самый дальний столик. «В последний раз мы были в ресторане на ее свадьбе, — подумал Ильин, пододвигая Ольге меню. — Давненько же!» И, пока Ольга читала, он разглядывал ее со странным, смешанным чувством печали, даже горечи, и удивления, что та девочка, которую он помнил, стала уже немолодой, сорокатрехлетней женщиной, и возле глаз у нее — морщины, и две седые пряди в коротко остриженных волосах, и не спасает косметика — она все такая же некрасивая, с носом-лопаточкой и полными, какими-то не русскими, а негритянскими губами.

— Я буду есть фирменный салат, котлеты и пить сухое вино, — сказала Ольга. — А ты?

— Наверно, то же самое, — вяло отозвался Ильин. — Не все ли равно?

— У тебя что-нибудь случилось?

— У меня все время что-нибудь случается, — усмехнулся Ильин. — Давай не будем говорить о трудностях жизни.

— Давай о легкостях. Как Сережка?

Ильин нехотя рассказал о его письме, и о том, что Надежда сорвалась, поехала к нему с уговорами, и о ее звонке — иначе, разумеется, чем было на самом деле, сглаживая резкость вчерашнего разговора. Ольга слушала, поставив локти на стол и подперев кулаками щеки. Ильину казалось, что она не слушает его, а просто разглядывает, точно так же, как он разглядывал ее несколько минут назад.

— Так что, как видишь, маленький семейный бунт, — закончил он.

— А ты на чьей стороне? — спросила Ольга.

— Я всегда хотел, чтобы Сережка жил и думал самостоятельно, — сказал Ильин. — Пусть делает так, как считает нужным. Если он захочет, я возьму его в цех подручным, в бригаду Коптюгова. Пусть узнает, что такое настоящая работа. Мне кажется, до сих пор он жил слишком легко и во многом бездумно. От такой легкости слабеет прежде всего душа. Хотя…

— Но, наверно, ты не хотел бы, — задумчиво сказала Ольга, — чтобы он жил так, как мы? А может быть, мы уже не понимаем их? — Она не ждала ответов на свои вопросы. — У нас в лаборатории работают девчонки, я смотрю на них и не завидую, нет. У них другая одежда, другие разговоры, другие радости, другие маленькие беды. Маленькие, понимаешь? А им кажется — конец света! Кстати, это ты распорядился убрать от нас городской телефон?

— Я.

— Был тоже бунт, и тоже маленький.

— Мне сказали, что ваши девчонки слишком много висят на телефоне.

— Это молодость, Ильин. Ты еще помнишь, что это такое?

Да, подумал Ильин, она просто разглядывает меня и, наверно, чувствует то же самое, что и я: горечь, удивление, может быть что-то еще… И седые волосы, и морщины — все это есть и у меня тоже. И те же сорок три года…

— А зачем? — удивился Ильин. — Тогда нам с тобой в самый раз будет поговорить о смысле жизни! Лучше уж «выпьем, добрая подружка бедной юности моей…». Пушкин знал это хорошее средство от лишних мыслей.