Семейное дело - [133]

— Все собрались? — спросил он и повернулся к дверям. — Вуаля!

И при слове «вуаля» в цех вошел Еликоев, чуть смущенный, улыбающийся, и протянул руку бригадиру Федору Федоровичу — дескать, извини и забудь, что было. Федор Федорович малость удивился и выразился несколько непарламентски, что можно было услышать от него в минуты либо крайнего раздражения, либо удивления. Итак, он выразился совсем нехорошо, но руку в ответ протянул и заулыбался, а потом к правой своей руке добавил и левую, и Еликоев тоже добавил левую, а потом рукопожатие пошло по кругу. И когда Еликоев дошел до Алексея, то вспомнил, конечно, ту его недавнюю вспышку.

— Ну что, длинный? Теперь-то по нулям?

— Давай, — сказал Алексей. — Говорят, когда второй раз на прежней жене женишься, это уж навсегда.

— Опытный, — хмыкнул Еликоев.

— Я ж сказал — «говорят».

А Васька (стервец Васька, ах, какой актер Васька!) стоял в сторонке, будто был ни при чем, и рожу делал постную — мол, работать пора, братцы, план давать, а не хлопать друг дружку по костям. «Ну, что? Давай!» — вот такая у него была тогда физиономия.

Как все это ему удалось, Алексей решил узнать потом. Договорились двинуть после смены всем гамузом в заводское молодежное кафе и скромно отметить «возвращение блудного токаря» — так сказал Васька. За счет блудного токаря, разумеется. И Федор Федорович, конечно, согласился — если, конечно, скромненько. Потому что он точно знает, ежели нескромненько — у токаря назавтра и глаз, и рука не те, не те…

В обед Алексей сбегал к отцу и сказал, что он придет домой позже: опять надо посидеть с ребятами, сам понимаешь, такой случай. Отец пробурчал, что не слишком ли много случаев за последнее время, — впрочем, сам взрослый, сам понимаешь… Сзади раздался смех, Алексей обернулся — Нина Водолажская. Вот и хорошо, пойдет с нами, так что я буду под крепкой опекой. Нина, все еще улыбаясь, сказала, что она не может пойти. А смешно ей оттого, что отец так бурчит на Алешку.

— Да на нем клеймо ОТК некуда ставить!

Все-таки он подошел к Нине и еще раз попросил пойти с ребятами:

— Я тебя очень прошу…

— Хорошо, Алешка. Но я не хочу одного…

— Прежних разговоров, — сказал он. — Это я обещаю. Это я усек.

Что ж, вечер и впрямь оказался неплохим. Взяли по такому случаю две бутылки шампанского, но Васька все-таки вытащил из кармана «пузырек», плосконькую такую бутылочку с водочкой, поскольку Федор Федорович, как ему известно, насчет вин не очень — и они, весело оглядываясь, разлили водку по фужерам и — здоровье блудного токаря! Ну, а шампанское пошло уже «вдогон», как сказал Федор Федорович, отнюдь не отказавшийся от этого славного винца.

И наперебой танцевали с Ниной, и пили за ее здоровье и спрашивали, не ревнив ли ее муж, если она может позволить себе посидеть вот так вечерок в мужской компании. Алексей сказал: «Он не ревнив, он в командировке» — и вот тогда увидел в дверях очень знакомую девушку.

Она стояла и глядела на него, потом медленно пошла к их столику. Алексей еще не узнал ее, но где-то внутри четко сработала связь: эта девушка и Лида. Ну, конечно, она из пединститута и живет с Лидой в одной комнате. Они виделись на лестнице общежития раза два или три.

И что-то такое было в лице этой девушки с рыжими волосами, что Алексей, стремительно отодвинув стул, шагнул к ней и замер: это было уже предчувствие беды, когда все внутри похолодело и ноги перестали слушаться, — да что вы молчите? Он сам не мог слова сказать, только глядел на эту рыжую и мысленно кричал: да говори же ты, дурища этакая!

— Лида в больнице, — наконец-то тихо сказала она. — Я могу вас проводить. Я не знаю никаких подробностей, только то, что она попала под машину.

Алексей обернулся. Лица плыли перед его глазами. Он услышал только голос Бесфамильного:

— Шабаш, братцы. Я еду провожать Алешку.

Никто ничего толком не знал — ни эта рыжая Лидина соседка Галя, ни девушка в справочном бюро больницы, куда Алексей, рыжая и Бесфамильный приехали через несколько минут на такси.

Алексей сел на скамейку. Его пошатывало, даже когда он сел и Бесфамильный придвинулся к нему всем телом. Рыжая что-то говорила — вроде бы объясняла, как оказалась в кафе… Сунулась в Лидину записную книжку, какой-то мужчина — отец Алексея, наверно, — и дал адрес кафе. Алексей не слушал ее. Он думал только об одном: как случилось и что случилось? Эти четыре слова, повторяемые раз за разом, были невыносимы, и он хрипло спросил:

— Ну почему же?

Ему просто надо было перебить любыми словами невыносимые те четыре.

Утром Лида, поняв, что все равно экзамен ей сегодня не сдать, даже не пошла к своей группе. Она знала, что Кричевский любит сдавать экзамены раньше всех, и села в вестибюле на подоконнике. Сначала был страх — не пойти сдавать экзамен! Потом — равнодушие. Потом появилась даже некоторая веселость — ну вот не пошла, и все тут, хоть режьте меня на куски! Знакомые окликали ее: «Что толкнула?» — и она отвечала с улыбкой: «Ничего. Отдыхаю». И только тогда, когда на верхней площадке показался Кричевский, слезла с подоконника и помахала рукой.

Ей показалось, что Кричевский на какое-то мгновение остановился, — зачем? Думал, что не заметила? А, все равно. Он спускался неспешно, на ходу набивая табаком свою трубку, и она увидела, что у него усталые глаза.