Семейное дело - [125]

Река была неширокой, с низким левым и обрывистым правым берегом. Он оглядывал реку, обрыв и вдруг услышал легкий звук, один-единственный щелчок, потом еще и еще, и вздрогнул от неожиданности этой встречи. Совсем рядом, где-то наверху, на голом дереве начинал свою песню соловей. Почти сразу с того берега отозвался другой, справа — третий, и Алексей застыл, чтобы не спугнуть своего, первого, который сидел над ним и начал утреннюю песню.

Это было тоже знакомое ему чудо, колдовство, перед которым он всегда замирал, чувствуя, как в нем самом, из глубины души волнами поднимается восторг. Соловьи уже безумствовали. Воздух был пронизан их страстными, призывными голосами и звенел как струна, которую нельзя тронуть, чтобы не оборвать. Теперь он не боялся оглядываться, потому что соловьи ничего не замечали, их невозможно было спугнуть, мир принадлежал им. Им было не до тех больших существ, которые там, внизу, задирали головы и улыбались, и удивлялись их весенней песне, и говорили: «Во дает! А там-то, там-то — слышишь?»

Рассвет наступал быстро, и Алексей вернулся к машине. Силин встретил его недовольным вопросом:

— Птичек слушаешь, а удочки не готовы?

— Готовы, дядька, — сказал он, оборачиваясь и жалея, что недостоял там и недослушал до конца.

Когда они вышли к реке, там уже стояли рыбаки, некоторые забрались в воду, подняв голенища резиновых сапог. Яркие поплавки мягко шлепались на воду, их быстро сносило течением.

— Ну, — весело сказал Силин, — начали!

Но рыба не клевала. Прошло полчаса, час. Они меняли места, пробовали ловить на хлеб и на опарыша, но и на опарыша не брала даже самая захудалая рыбешка. Еще через час Силин сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:

— Не надо было ехать сюда. Я говорил — лучше на озеро. Но с доктором рыболовных наук спорить трудно.

— Значит, вода еще не разогрелась как следует, — с обидой сказал Притугин. — Два дня назад уже брала немного…

— В каждой неудаче есть своя причина, — усмехнулся Силин и передразнил главбуха: — «Брала!» У вас, Константин Иванович, всегда так.

Алексей поглядел на главбуха — тот стоял, отвернувшись, словно набедокуривший мальчишка перед строгим да еще разгневанным учителем, и ему стало жалко этого, в общем-то, ни в чем не виноватого человека.

— Идем, — кивнул Алексею Силин. Злой, мрачный, он пошел вдоль реки, время от времени останавливаясь и закидывая леску.

— Зря ты его так, — сказал Алексей. — У рыбы все-таки свои законы.

Он понимал, что произошло. Просто Силин терпеть не мог любую, даже малую неудачу, и вот сейчас раздражение захлестнуло его так, что он уже не мог остановиться. Для него виноватой была не природа, и он злился не на природу, а на главбуха, который недоглядел, не обеспечил, не организовал.

— Я это и без тебя знаю, — оборвал его Силин.

— Брось ты, дядька! — засмеялся Алексей. — Ну, хлестни разок удочкой по речке.

— Перестань, — резко оборвал его Силин.

— Перестану. А вот человека ты, дядька, зря обидел. Честное слово, зря.

— Я ничего не делаю зря.

Алексей видел, чувствовал, что Силин кипит, и понимал, что сейчас его лучше не трогать, но и промолчать он не мог, потому что человека обидели не за понюх табаку, и это было плохо.

— Защитничек! — усмехнулся Силин. — Ты бы знал, что они о тебе говорили, когда ты ходил птичек слушать!

— А мне неинтересно.

— Напрасно. Правильно сказали — юный петух.

— Это они для того, чтобы тебе подыграть. Как с червячками. Неужели не противно, когда о тебе говорят во множественном числе — «Владим Владимыч команду дали… сказали… велели…»?

— Сколько ты кукарекаешь, Алешка! Мне тут Бешелев тоже кое-что сообщил, между прочим. И кончим говорить на эту тему.

— Почему? — удивился Алексей. — Разве у тебя есть список запрещенных тем?

Вот этого, пожалуй, не стоило бы говорить.

— Ты никогда не задумывался, — очень тихо сказал Силин, — что у вашего семейства есть одна очень неприятная манера — сначала сказать, потом подумать?

— Это называется — говоришь, что думаешь.

— Нет. Это называется говорить, в общем-то, мелкие пакости, выдавая их за большую правду. Не замечал?

Силин сел на камень, положив удилище так, что его верхушка ушла под воду. Поплавок сразу же отнесло к берегу, и он лег набок. Силин продолжал глядеть на него, словно еще надеясь, что рыба все-таки клюнет.

— Попробуй приглядись, — уже спокойно сказал Силин. — Нехорошая манера. И отец твой на партконференции, и ты на собрании…

— Нет, — качнул головой Алексей. — Дело не в этом, дядя Володя.

Он понял, что сейчас не до шуток и даже обычное «дядька» ни к чему. Разговор начался серьезный, и Алексей внутренне напрягся. Он не имел права на ошибку в этом разговоре. Его удивило, что Силин походя задел и отца, и его самого, но тут же он подавил эту ненужную сейчас обиду.

— А в чем же? Может, объяснишь? Сделай милость.

— Сделаю. Все очень обыкновенно, дядя Володя. Ты перестал быть простым.

— Действительно, как все обыкновенно! — усмехнулся Силин, продолжая глядеть на лежащий поплавок. — А может, действительно, обыкновенно? Ты не знаешь, тебя тогда еще на свете не было… Я вернулся с фронта, ночей недосыпал — работал. Такая работа тебе в самых худых снах не снилась. Учился. И если поднялся, это только моя заслуга. Моя! А твой отец… Нет, он не работал, он вкалывал. Не учился — не хватило пороха. И вот потом прикрывался идейкой: дескать, не всем быть начальниками, кто-то и вкалывать должен, — паршивенькая идейка! И тебя к ней приучил, вот это плохо.