Семейная жизнь японцев - [108]
Еще совсем недавно, два-три десятилетия назад, японская деревня, как отмечают социологи, представляла собой сравнительно однородное крестьянское общество[607]. Получив небольшие участки земли в результате послевоенной земельной реформы, большинство крестьянских семей было занято, по существу, одним и тем же делом — земледелием и вело одинаковый образ жизни. Почти одновременно крестьяне-соседи начинали посадку риса, почти одновременно убирали урожай, почти одновременно отдыхали. При таких условиях сложилась в то время и довольно устойчивая система взаимоотношений между соседями. Исходя из общности условий труда и одинаковых запросов крестьянских семей, соседские общины содействовали их кооперированию в процессе труда и совместному времяпровождению в дни отдыха. Трудно сказать определенно, хорошо или плохо было это сотрудничество крестьян-соседей друг с другом. Будучи основанным на системе частной собственности на землю и орудия производства, оно было в действительности не столь уж привлекательным, как это может показаться на первый взгляд. Обнажая неприглядные стороны традиционной системы взаимоотношений крестьян-соседей, японские социологи — авторы книги «Деревенские японцы», изданной в 1975 г., убедительно показывают, например, что взаимоотношения крестьянских семей, внешне основанные, если судить по разговорам на собраниях соседских общин, на «дружбе и взаимопомощи», сплошь и рядом были пронизаны в действительности неприязнью, завистью друг к другу и ревнивым соперничеством. Не случайно в районе Тохоку в обиходе японцев и по сей день бытуют такие пословицы, как «Первое зло для меня — это новый амбар соседа» или «Несчастье в доме соседа — это вкусная утка к моему столу»[608].
Обстановка в японских деревнях заметно изменилась в 60—70-х годах: крестьянские семьи перестали быть однородной массой, даже в соседних домах одной деревни люди живут теперь по-разному: одни занимаются только земледелием в собственных хозяйствах, другие совмещают земледелие с работой по найму на предприятиях в близлежащих городах и поселках, третьи уезжают на заработки в другие районы страны. Что же касается труда в собственных хозяйствах, то он также утратил однородность: один сосед по-прежнему занимается выращиванием риса, другой переключился на разведение свиней, третий концентрирует усилия на производстве клубники и плодов. В таких условиях, как отмечают японские социологи, соседские семьи в деревнях заметно утратили общность интересов и тягу к повседневному общению друг с другом. Многие из глав семей, работающие за пределами деревни, предпочитают теперь в свободное время общаться не с соседями, а с товарищами по работе. Нередкими стали случаи, когда в одной деревне рядом живут люди, плохо знающие друг друга и ограничивающиеся в своих отзывах о соседе лишь репликой: «А кто его знает, что за человек мой сосед»[609].
Быстрому ослаблению контактов между соседями в деревнях способствовало в последние годы и увеличение числа автомашин, находящихся в собственности крестьянских семей, а также расширение в деревнях сети телефонной связи. Выезды на машинах из деревень на сравнительно дальние расстояния для встреч со знакомыми и друзьями, а также беседы по телефону с приятелями из других поселков стали в наши дни новым элементом будничной жизни крестьянских семей[610]. Все больше возрастает в этих условиях и немыслимое прежде стремление многих крестьян равняться при выборе стиля своей жизни, будь то убранство дома, покрой одежды или излюбленные развлечения, не на соседей, а на знакомых, живущих в городах[611].
Отмечая все эти новые явления в жизни крестьянских семей, не следует, конечно, и переоценивать их значимость, преуменьшая силу влияния недавнего прошлого. И поныне соседские общины продолжают функционировать в большинстве деревень страны, и поныне их решения, касающиеся тех или иных вопросов повседневного быта, будь то уход за дорогами или очистка канализации, обязывают соседей независимо от того, работают ли они в деревне или за ее пределами, оказывать содействие выполнению этих решений. И все-таки хозяйственные функции общин постепенно сокращаются, переходя в ведение низовых учреждений местной администрации. За общинами же остается, как сообщают японские социологи, главным образом поддержание духа «добрососедской солидарности» в случаях похорон, свадеб, а также различных культовых и праздничных мероприятий. Для японцев это тоже не пустяк: от того, участвует или не участвует семья в отдельных мероприятиях соседской общины, и сегодня зависит ее репутация в округе. И это заставляет людей не порывать с общиной и сотрудничать с ней даже тогда, когда они не видят большого прока в этом сотрудничестве[612]. С большой ответственностью относятся жители деревень и в наши дни к своим обязательствам друг перед другом. Чувство долга семей и отдельных лиц по отношению к соседям, оказавшим им какие-либо услуги (то самое чувство, которое обозначается у японцев словом «гири»), остается важнейшим фактором в системе соседских взаимоотношений на селе. Как подчеркивается в книге «Деревенские японцы», «самыми нежелательными людьми в деревне считаются те, кто утратил чувство долга»
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборнике представлены статьи, показывающие эволюцию японского национализма, вскрывающие его исторические, социальные и психологические корни. На обширном фактическом материале прослеживается деятельность консервативных сил в области политики, религии, школьного образования, литературы, искусства и спорта по насаждению националистической идеологии и пропаганде «японского духа». Анализируется роль самурайской морали в современной Японии, правящие круги которой стремятся провозгласить «дух Ямато» основой экономического и культурного прогресса. Научное издание.
В данной публикации речь идет о российском золоте, похищенном Японией в ходе японской интервенции в Сибири и на российском Дальнем Востоке в 1918–1925 годах.Мало кто из нынешнего поколения наших соотечественников знает о том, что золото, попавшее в руки японских интервентов, представляло собой значительную часть золотого запаса царской России. Не представляют себе современники и колоссальных масштабов этого похищения. Ведь из России в Японию были увезены не килограммы, и не десятки и сотни килограммов, а тонны золота! К сожалению об этом “ограблении века” в нашей литературе нет специальных книжных публикаций.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.