Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба - [23]

Но Шаляпин был прежде всего артистом. Заботы и будни его артистического мира постоянно вторгались в их жизнь. В марте 1899 года, еще не успев насладиться семейным счастьем, Шаляпин едет с труппой Русской частной оперы на гастроли в Петербург. В северной столице он произвел настоящий триумф своими царями — Иваном Грозным и Борисом Годуновым. Его жизнь вертится в привычной череде спектаклей, обедов и приемов, восторженных поклонников и поклонниц. Казалось бы, он должен быть доволен, а между тем в Москву летит его грустное письмо: «Радость моя, красавица… ты не можешь себе представить, дорогая Иолинка, как я скучаю в Петербурге. Не знаю почему, но ничего меня не занимает, и я жду с восторгом дня, когда смогу увидеть тебя и целовать без конца…»

Иола Игнатьевна осталась в Москве из-за болезни Игоря: мальчик простудился в церкви во время церемонии крещения. Но и она, целые дни проводя в скромном флигеле дома Любатович, утопающем в серых мартовских сугробах, с нетерпением ждала приезда своего «дорогого муженька»: «Хоть я и занята весь день и время для меня бежит довольно быстро, но я все же чувствую, что мне чего-то не хватает, и не хватает мне тебя, мой Федюша. Да, мой Федя, и я желаю, чтобы ты скорее вернулся в мои объятия, чтобы я смогла прижать тебя к моему сердцу и чтобы мы остались так долго-долго, крепко прижавшись один к другому».

Иногда по вечерам к ней заходили Рахманинов и Лодыженский[15]. Вместе они пили шампанское за здоровье Игоря и успехи его отца, а потом Иола Игнатьевна ложилась спать и видела Шаляпина во сне. «А ты?» — задавала она ему наивный вопрос влюбленных.

Когда Шаляпин должен был звонить ей из Петербурга, она, забыв обо всем, бежала на телеграф, и оба были так взволнованы, так переполнены чувствами, что почти ничего не успевали сказать друг другу.

«Дорогой мой Федюша, — писала она после этого, — я была так рада услышать твой голос по телефону, что от волнения вся дрожала. Так я была взволнована. Мне показалось, что и ты был взволнован, я поняла это по твоему голосу».

Но и самой малости было довольно, чтобы поколебать это хрупкое состояние идиллии. Едва Шаляпин заикнулся о том, что на несколько дней задержится в Петербурге, последовал взрыв возмущения. Наверное, он не слишком торопится увидеть ее, раз не едет в Москву при первой возможности. Будь она на его месте, она бы примчалась сразу же: «Что для тебя может быть интересного в Петербурге больше, чем твоя Иоле и твой Игорь?»

Ей предстояло учиться, необходимо было смириться — могла ли она? — что ее муж, которого она любила больше жизни, никогда не будет принадлежать всецело ей. Шаляпин принадлежал искусству, публике. Его артистическая натура постоянно искала себе выхода. И как ни интересна была эта новая роль отца и мужа, но его манили новые встречи, впечатления, поездки по разным городам, и жертвовать своими привычками ради кого бы то ни было Шаляпин совсем не собирался. Но в наивной требовательности своей молодости Иола Игнатьевна этого еще понять не могла.

В первые годы их совместной жизни у Иолы Игнатьевны было много дел. Надо было преподать Шаляпину нормы поведения европейского актера, научить его правильно вести себя в артистическом мире. Ведь Шаляпин был наивен, простодушен, почти по-детски доверчив. Напуганный трудностями своей голодной юности, он даже и во время работы у Мамонтова готов был при первой возможности петь где угодно за любую плату, лишь бы заработать хоть что-нибудь.

В эти моменты Иоле Игнатьевне приходилось занимать решительную позицию. Актер должен уважать себя, он должен знать себе цену. Если будет известно, что Шаляпин соглашается на мизерные гонорары, его перестанут уважать и в другом месте бульшую сумму уже не предложат. А между тем они были небогаты. У них родился ребенок, были большие расходы. Но Иола Игнатьевна была согласна потерпеть, лишь бы не причинять вреда репутации Шаляпина. Его интересы стояли для нее на первом месте.

Именно поэтому она умоляла его брать гонорар до выступления и никогда не выходить на сцену, пока деньги не будут у него в кармане. Эта привычка Шаляпина сделалась известной, вошла в поговорки. И сколько потом из-за нее случалось скандалов и недоразумений — в революционном ли Петрограде, когда гонорарами Шаляпина часто становились мешок сахара или вязанка дров, или в шикарных залах Европы, — но он уже никогда не отступил от этого золотого правила. Оно вошло в его плоть и кровь. И мало кто знал, возмущаясь его поведением, сколько труда, сколько сил стоило Иоле Игнатьевне научить его этой необходимой вещи, сколько писем написала она ему об этом сама и еще просила написать их знакомую Анну Ивановну Страхову, боясь, что Шаляпин не до конца понимает ее итальянский. Почему она была так настойчива? В молодости, когда Шаляпин пел еще в частных антрепризах провинциальной России, его много раз обманывали. Обещали заплатить деньги по окончании спектакля или концерта… и не платили. Шаляпин рассказывал об этом не раз, и она сделала свои выводы — она не хотела, чтобы он выглядел смешным.

Еще одна легенда — о невероятной скупости Шаляпина — была создана, вероятно, тоже не без ее участия. Но Иола Игнатьевна встретила человека беспечного, готового работать задаром и не знавшего цену деньгам. К этому добавлялась абсолютная неразборчивость Шаляпина в знакомствах. Все время вокруг него вертелось великое множество мерзавцев, и когда у Шаляпина появлялись деньги, эти негодяи тут же вытягивали их из него, а «скупой» Шаляпин щедро тратился на своих «друзей», готовых затем предать его при первом удобном случае. Могла ли Иола Игнатьевна спокойно смотреть на это? Она совсем не была жадной, она считала, что искусство надо любить больше денег (как любила его она и как, собственно, любил и Шаляпин), но она, к сожалению, знала власть денег над людьми. Материальная независимость была для нее синонимом свободы.