Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба - [107]

Но вот в марте 1943 года умер и Рахманинов. Еще в феврале, смертельно больной, он выступал с концертами в Америке. «Выехав утром из Нью-Орлеана в Калифорнию, в пути Сергей Васильевич во время кашля заметил появившуюся кровь из горла, — вспоминала Н. А. Рахманинова. — Мы оба сильно испугались. Я немедленно уложила его на кушетку и давала глотать кусочки льда. Мы послали телеграмму Феде Шаляпину в Калифорнию с просьбой встретить нас на вокзале в Лос-Анджелесе и предупредить доктора Голицына о нашем приезде. Кроме того, конечно, телеграфировали дочери Ирине о случившемся. В поезде же мы получили ответ от нее… Когда мы приехали наконец в Лос-Анджелес, нас встретили Федя Шаляпин и Тамара Тамирова, захватившие кресло для передвижения. Тут же стоял ambulance[29] для перевозки Сергея Васильевича в госпиталь и доктор, извещенный Ириной телеграммой о времени нашего приезда…»

Рахманинова поместили в госпиталь, но ненадолго. У него оказалась последняя стадия рака, не оставлявшая надежды на излечение, и вскоре его выписали домой.

В последние недели умирающего Рахманинова навещали многие его друзья, но болезнь быстро прогрессировала, силы его таяли, и вскоре, кроме Феди, к нему уже никого не пускали. За несколько дней до смерти Федя сам постриг его, «как всегда, под машинку». Он оказался одним из тех немногих — самых близких! — Рахманинову людей, которых тот хотел видеть в последние минуты своей жизни. Возможно, Федя, во всем так похожий на отца, напоминал ему молодого Шаляпина, яркое, многообещающее начало их общей артистической молодости…

28 марта Рахманинов скончался. Гроб с телом был выставлен в церкви иконы Божией Матери «Взыскание погибших», находившейся на окраине Лос-Анджелеса. Наталья Александровна не захотела делать посмертной маски, и Федя на свой страх и риск пробрался ранним утром 30 марта в церковь и при тусклом свете одинокой лампочки сделал последние зарисовки лежащего в гробу Рахманинова.

Однако связи великого композитора и с другими членами шаляпинской семьи были не менее тесными. В том же 1946 году, когда Иолу Игнатьевну настигло это письмо Феди, возвещающее о начале нового, послевоенного, периода в их жизни, она получила от Рахманинова еще один прощальный привет. В начале года в Москву прибыл портрет Рахманинова, который сделал в 1940 году Борис. Это был один из лучших портретов композитора, о чем вскоре стало известно в Советском Союзе, и по окончании войны директор Музея музыкальной культуры Е. Н. Алексеева отправила Борису телеграмму с просьбой сообщить условия возможного приобретения портрета. 11 января 1946 года Борис ответил ей, что уже передал портрет генеральному консулу в Нью-Йорке В. А. Казаньеву. «Я счастлив принести этот дар моей Родине», — заявил он и попросил, чтобы по прибытии портрета в Москву об этом сообщили его матери и сестре.

Портрет Рахманинова работы Бориса был выставлен в Московской консерватории. Узнав об этом, Иола Игнатьевна побежала смотреть его. Портрет произвел на нее огромное впечатление. Рахманинов был на нем как будто живой, а его руки привели ее в восторг. Об этом она потом написала Борису: «Мне показалось, что вот сейчас они двинутся, и он заиграет так же чудно, как он играл». И можно ли было подумать, что этот замечательный портрет создал ее сын!

В сентябре этого же года Борис прислал матери в Москву журнал «Тайм», где он сотрудничал уже много лет, с репродукциями своих работ. Иоле Игнатьевне особенно понравились портреты Тосканини, Рахманинова (Борис рисовал его дважды) — этих людей, оставивших заметный след в искусстве XX века, она знала когда-то…

«Bravo, мой дорогой мальчик, — писала Иола Игнатьевна после этого Боре, — я вижу, что ты сделал большие успехи, и горжусь тобой, тебя можно назвать хорошим художником, мастером своего дела…» Как она жалела, что Шаляпин не дожил до этого момента!

Возобновившиеся письма детей и присланные ей работы Бориса были для Иолы Игнатьевны той тонюсенькой ниточкой, которая снова протянулась между ней и теми людьми, которых она любила и по которым тосковала. «По закону природы мне очень немного остается жить… — писала Иола Игнатьевна Борису, — но я постоянно молю Бога, чтобы он дал мне силы увидеть вас, мои дорогие дети и внуки мои… Это единственное желание, которое осталось у меня в этом мире… Я здесь так одинока и несчастна».

Может быть, именно поэтому она особенно стремилась к тем людям, с которыми ее связывали общие воспоминания о прошлом. После войны Иоле Игнатьевне удалось разыскать свою давнюю подругу Антониетту Барбьери, с которой они когда-то весной 1896 года вместе отправились в свое первое отчаянное путешествие в Россию, в Нижний Новгород. Подруги переписывались много лет. Шаляпин называл Антониетту на русский лад ласково Тонечкой и всегда просил Иолу Игнатьевну передавать ей приветы. Антониетта была посвящена во многие (но, конечно, не во все!) тайны Иолы Игнатьевны и искренне жалела свою подругу. «Бедная Иоле, твой крест очень тяжел. Но будь мужественной», — писала она ей в одном из писем, а в другом спрашивала: «Неужели ты еще не смирилась с человеческой неблагодарностью?»