Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970 - [73]
ВИЛЬФЛИНГЕН, 8 МАРТА 1966 ГОДА
Весенники «растягиваются» под полуденным солнцем. Во второй половине дня посидели с профессором Кальманом. Беседа об «особо важных персонах» его клиентуры, в том числе о папе. Вечером сажал репчатый лук и бобы. Несмотря на прекрасную погоду, земля была еще ледяной.
К Ханне Нагель: «То, что змея означает для Вас нечто исключительно страшное, пожалуй, понятно; она самый наглядный символ Земли и ее неразобщенной силы: жизни и смерти. Так объясняли ее народы и культы, акцентируя то одну, то другую сторону. Впрочем, на Вашей картине господствует, кажется, не только ужас, но и любопытство, ожидание, согласие.
Вы пишете: „Мраморные утесы я, к сожалению, не могу понять“. То же самое происходило со мной: представьте себе, непосредственно перед Второй мировой войной я увидел предстоящее, как зарево от пожара, и со всеми подробностями доверил увиденное бумаге. Я не мог его объяснить; только события дали мне ключ. Я думаю, Вы тоже найдете его, и верю даже, что Вы станете признанным иллюстратором книги». (Так и случилось. 30 декабря 1979 года.)
«Это мнение разделяет и профессор Кальман, в данный момент находящийся здесь в доме и заканчивающий хороший портрет. Он считает Вас нашим лучшим графиком. Итак, я займусь Вашим произведением, друг Дрексель тоже уже попросил более детальных разъяснений по этому поводу».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 29 МАРТА 1966 ГОДА
Лицо спящего, грезящего, забывшегося в воспоминаниях. Иногда он улыбается; затем по челу его пробегают тени.
Как много есть переживаний, заданий и обязанностей, в которых мы отказали. Отказали: то есть не ответили, как это ожидалось. Отказали родителям, учителям, товарищам, друзьям и тем также, с кем мы встречались мельком. Легкие промахи, неловкости, надменности, упущения, злые поступки и неправедные деяния.
Ну ладно, все это теперь далеко позади, отступило на годы и десятилетия до самого детства. Раны, которые мы причинили себе самим и другим, давно зарубцевались. О многих вещах знаем теперь одни мы. Партнеры, сообщники, заинтересованные лица давно умерли; они еще при жизни получили от нас возмещение или простили нас. Лиц, знающих о содеянном, больше нет.
Мы искупили вину, но шрамы болят по-прежнему, и порой сильнее, чем болели раны. О том, что мы претерпели несправедливость, мы позабыли, но от того, что мы поступали несправедливо, нам никак не оправиться.
Чем же объясняется это копание в отживших пластах, неукротимое беспокойство? Во-первых, наверное, тем, что мы стали старше, моральная способность различения стала сильней. Но тогда нас должно было бы извинить воспоминание о наших хороших поступках. Однако этого не происходит. Почти как если б добро было делом само собой разумеющимся, мы проходим по нашему прошлому, словно по ландшафту, в котором различаем только неровности, низменности и пропасти.
Можно предположить, что подлинная картина прожитого нами благороднее и достойнее, чем мы сумели осуществить внутренней памятью; «осуществить» — значит: представить существующее. Ткется нескладно: мы перепутали нить судьбы. А пряжа была предназначена для лучшего.
Здесь наша сущностная личность устраивает суд над нашей исторической личностью и ее поведением. Боль нельзя успокоить временем; у нее другой смысл.
Об этом Ницше в «Веселой науке»:
Но позволительно ли, впрочем, самооправдание, не относится ли оно к лазейкам? Хотелось бы думать, что оно обретает смысл только in articulo mortis[298]. Умирающий дарит его себе самому. Таинство его подарить не может; оно его подтверждает.
ЮБЕРЛИНГЕН, 30 МАРТА 1966 ГОДА
Чехов, 30 мая 1888 года[299], Суворину: «Требуя от художника сознательного отношения к работе, Вы правы, но Вы смешиваете два понятия: решение вопроса и правильная постановка вопроса. Только второе обязательно для художника. В „Анне Карениной“ и в „Онегине“ не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют потому только, что все вопросы поставлены в них правильно. Суд обязан ставить правильно вопросы, а решают пусть присяжные, каждый на свой вкус».
То же касается и «Карамазовых», вообще всех романов. Результат заключается не в решении, а в проблеме. Тем произведение мастера отличается от работы подмастерья.
ПОРТО, 17 МАЯ 1966 ГОДА
После завтрака на пляж. Дорога между могучими эвкалиптами по узкой, окруженной крутыми гранитными горами долине ведет от деревни к заливу. Здесь, рядом с холмом, на котором высятся развалины «Генуэзской башни», устье реки Порто[300].
Сначала мы поискали место для солнечных ванн и нашли его на плоском выступе скалы, до которой опять поднялись вдоль бурного горного потока. По склону поднимаются цветущие кусты дрока и лимона в рост человека, лавры и земляничники, остролистый падуб. У самого ручья растет пышная зелень, в том числе фенхель, голубой чертополох, парадизея лилиецветная
