Семь сыновей - [9]
Он улыбается, облизывая свои губы, и я вижу вспышку, которую принимаю за пирсинг языка.
— Тогда проходи, — говорит он, ведя меня к одному из твердых кожаных кресел. — За татуировкой какого типа ты пришла?
— Такой, что скроет шрам, — говорю я, прикусываю губу.
Он кивает, похлопывая по креслу. Я сажусь, пристально изучая его лицо. Он лучший человек, которого я когда-либо встречала, думаю про себя. Он по-настоящему рисковал своей жизнью, чтобы спасти мою.
— О’кей, — говорит он с улыбкой. — Где твой шрам?
Я сильно сглатываю, собирая платье в кулаке, и приподнимаю его так, чтобы он смог увидеть. Его лицо искажается, как будто его подвергли пыткам. Он смотрит на меня, затем на шрамы, затем опять на меня.
— Джулс? — шепчет он. Он рассматривает мои волосы, кожу, синие глаза, новый нос. И отстраняется, как будто в ужасе.
— Теперь Саманта, — говорю я, и акцент пропадает, моё дыхание застревает в горле. — И мне нужна твоя помощь.
Он молчит. Не двигается. Вдруг меня начинает тошнить, как будто я сделала неправильно, заговорив с ним.
— Прости, — произношу, поправляя платье и слезая с кресла. — Я не должна была приходить сюда.
Пытаюсь уйти, но он хватает меня за локоть, поворачивая к себе.
— Подожди, — говорит. — Пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты уходила. Я просто немного... шокирован. Я не видел тебя три года. Я просто-напросто стою там, чувствуя себя ничтожеством.
— Джульетта, — мрачно проговаривает он. — Что ты здесь делаешь?
— Осматриваю достопримечательности, — невозмутимо отвечаю.
Он отпускает мой локоть и идет ко входу в салон. Переворачивает вывеску, висящую на двери, на «закрыто», и поворачивает ключ, опуская жалюзи, чтобы никто не мог посмотреть внутрь.
— Моя квартира наверху, — говорит, глядя на меня так, будто мое присутствие причиняет ему физическую боль. — Думаю, нам нужно поговорить.
— А потом ты сделаешь мне татуировку? — с надеждой спрашиваю я.
Выглядит так, словно он ведет внутреннюю борьбу.
— Если расскажешь мне, зачем тебе закрывать эти шрамы, то конечно, я сделаю тебе лучшую гребаную татуировку, которую ты когда-либо видела.
— Я расскажу тебе зачем, если ты пообещаешь, что не будешь пытаться отговорить меня от этого.
Внезапно он выглядит усталым.
— Давай просто поднимемся наверх, — произносит. — Прежде чем кто-нибудь еще увидит тебя здесь.
Я оглядываюсь вокруг заброшенного помещения, не понимая, кто именно может разглядеть меня в салоне, который сейчас заперт, но все равно иду за ним наверх. Приятно удивляюсь, когда вхожу в квартиру. Она выкрашена не в такой белый цвет, как в салоне, и кажется на удивление просторной. Декорирована в ретро-стиле, все черное и красное, с акцентами канареечно-желтого цвета. Стены покрывают различные плакаты. Бегло осмотрев их, узнаю «Рамоунз», «Роллинг Стоунз» и «Ред Хот Чили Пеперс». Под моими ногами паркет из полированного дуба. Два черных кожаных дивана стоят друг напротив друга, между ними находится стеклянный журнальный столик, а в боковой части комнаты расположена черная глянцевая кухня. Эллиот заходит за стойку и несколько минут спустя возвращается с двумя открытыми бутылками «Будвайзера» (марка пива, — прим. пер.).
— Хорошая идея, — говорю я, когда протягивает мне одну.
Он сидит напротив меня. Ничего не могу поделать и вспоминаю, как впервые увидела его после смерти отца, когда вернулся в Небраску.
Меня тошнило. Сначала бабушка списала это на желудочный вирус и неделю держала меня в постели. Но одна неделя медленно переросла в две, потом в три, а я все еще болела и лежала в кровати целый день. Врач, в конце концов, подтвердил то, чего она тайно боялась, и то, о чем я никогда не думала. Услышала, как поздно ночью бабушка разговаривала по телефону с внуком, когда не могла уснуть.
— Ты должен приехать сюда, — попросила она. — Все плохо, милый. Все очень плохо.
Она знала все. Бабушка знала, что они сделали со мной. И теперь она в курсе, что я носила в себе непреклонное напоминание об их предательстве. Эллиот приехал на следующий день, сидел рядом, пока меня рвало в старую железную миску. Он держал мои светлые волосы и прижимал холодную фланель к моей шее. Заботился обо мне так, как я отчаянно в этом нуждалась.
— Что ты собираешься делать? — спросил меня. Даже тогда, когда мне было всего пятнадцать, а ему всего лишь двадцать три, он относился ко мне, словно к самому важному человеку в мире.
— Я просто хочу, чтобы это исчезло, — сказала я. — Ты можешь сделать так, чтобы оно исчезло?
Он сдавил мою руку. Мы оба пойманы в кошмаре, который никогда не закончится.
— Да. — Его сжатая челюсть и злость в голосе предназначались им, а не мне. — Я могу сделать так, чтобы это исчезло.
Мы ехали в клинику молча. Он заполнил за меня документы, использовал поддельное удостоверение личности, чтобы никто не знал моего настоящего имени.
Весь этот период он держал меня за руку: во время консультации, как готовили к операции и когда остатки лицемерия Дорнана болезненно выскребали из моего пульсирующего чрева.
Эллиот сидел у подножия моей кровати, пока я истекала кровью и плакала. Он гладил по моим волосам и обещал убить Дорнана Росса и его сыновей за то, что они сделали со мной. Заставить их заплатить. За все.
