У него были ирландские глаза, дерзкие и бирюзовые, и они никогда не переставали смеяться, даже когда он вдребезги разбил машину о придорожный указатель или когда на полигоне его свирепо обругали за то, что он подсадил Джоанну на башню танка, чтобы сфотографировать. Это случилось в тот уикэнд, когда она пригласила его к себе домой, но, слава Богу, это происшествие не достигло ушей отца. Он наверняка реагировал бы точно так же, как и прогнавший их командир. И без того было достаточно мучительно вспоминать, на какие раскаленные, злые осколки разлетелся тот уикэнд.
Она проводила Майлса и вернулась, переполненная счастьем, чтобы сказать родителям о главном. Разрешение казалось само собой разумеющимся. Но случилось иначе. Отец сказал:
— Только одно могу сказать: это чушь! И почему он поручил это тебе? Слишком хорошо соображает, чтобы самому явиться ко мне?
Когда она попыталась объяснить, что это была ее идея — самой поговорить с ними, вмешалась мать:
— Но, дорогая, давно ли ты с ним знакома?
Отец снова взорвался:
— Четыре недели! И у него хватило нахальства… — Внезапно тон его изменился: — Нет ли чего-нибудь еще, о чем нам следовало бы знать?
Позже, когда все успокоились, было решено «снова поговорить об этом через год», с примечанием матери:
— Не смотри так, Джо. Это не навсегда. Только до тех пор, пока вы не будете знакомы немного дольше. Майлс поймет, он славный мальчик. — По крайней мере, было за что уцепиться. Им действительно понравился Майлс. Он просто не мог не нравиться.
Раздался голос матери:
— Джо, милая, ведь уже больше пяти!
— Начало ничего не значит! — с вызовом заявила она девушке в зеркале, повернулась, схватила чемодан и сбежала по лестнице.
Май был жарким, а начало июня — еще жарче. Отец Джоанны, без пиджака, счищал с ветрового стекла дохлых мух, готовясь к поездке в Грейт Ярмут, где Джоанна должна была сесть на поезд. Немногим дальше было бы ехать прямо до Нориджа, но для поездки в Грейт Ярмут существовали свои причины, имевшие отношение к новому костюму, который Эдвард принес вчера домой: брюки оказались чересчур широкими. Едва взглянув на них, Дороти заявила, что он должен отвезти костюм обратно. Теперь она произнесла медовым голосом:
— Ты что-то забыл, милый, — и положила на заднее сиденье фургона продолговатую коробку.
— Все в порядке, я готова! — чуть задыхаясь, откликнулась Джоанна и уселась на переднее сиденье.
— Хорошего тебе отдыха, дорогая, — пожелала мать, целуя ее. — Ты заслужила его после тяжких трудов. И не забудь передать Сью привет от меня.
— Нет, конечно, нет. — Что бы они сказали, если бы знали, что она и в глаза не увидит Сью? Шотландия — да, Сью в Пиблсе — нет. Однако для начала будут открытки, чтобы они не догадывались. Виды Эдинбурга или что-нибудь в этом роде. «Вот здесь я пробыла полдня».
— Как быть с результатами экзаменов? Ты точно не хочешь, чтобы я переслала их тебе?
В дом Сью? Она поежилась. Майлс не сказал ей, как выкрутиться в этом случае.
— Абсолютно уверена, спасибо. Если сдала плохо, то не хочу знать об этом на каникулах.
— Конечно, не хочешь, — с нежной насмешкой произнесла мать. — Наверняка ты сдала отлично, как всегда.
Миля за милей уносились прочь родные места: ровная свежая зелень отцовского гороха, бобов и картофеля, соседское поле с аккуратным пунктиром стогов сена, развалины аббатства одиннадцатого века, а далеко слева их сопровождал тридцатифутовый береговой обрыв, сдерживающий жадные воды Северного моря.
Дорога свернула от берега, в обход Поттер Хейгама с прижавшимися друг к другу прогулочными корабликами, Кэтфилда и Кейстера с его летними лагерями, уже открытыми, но еще не заработавшими в полную силу. Отсюда снова поворот к побережью, и далее вдоль Норд Денеса до Грейт Ярмута. Северное море бывает очень серым и волнистым; в этот день оно было прохладного серебристо-голубого цвета.
— Приятное место Ярмут, — огорошил ее отец неожиданным замечанием. Несколько миль он был очень молчаливым спутником. — Совсем неплохо было бы тебе попробовать устроиться там.
Она уже почти забыла. Мать, сообщая ей о должности учителя, которая в конце месяца станет вакантной, сделала это с типичным для нее безразличием: «Просто я подумала, милая, что ты, наверное, захочешь продвинуться дальше в своей области».
— Если бы ты обзавелась небольшой машиной, то смогла бы жить дома, — продолжал отец. — Мне всегда очень нравился Ярмут. И тебе тоже, раньше, — подчеркнуто добавил он.
— Мне и теперь он очень нравится, — правдиво ответила она; если хоть сколько-нибудь любишь жизнь, то невольно испытаешь притяжение этого оживленного, веселого города. — Но я не думаю, чтобы они захотели взять меня меньше, чем на год. — Это было проверочное заявление, хотя и ужасно нечестное. Весной ей исполнится двадцать один.
Молчание отца показало, что он воспринял подтекст, словно холодный душ. Он не выносил неприятностей, не желая ни создавать их, ни сталкиваться с ними, и избегать их ему удавалось достаточно успешно.
Она пылко произнесла:
— Папа, прости меня, но ты понимаешь, что я собираюсь выйти замуж за Майлса?
Он посмотрел на нее. У него были добрые серьезные глаза, синие, как кобальт, как английское небо.
