Семь лет за колючей проволокой - [98]

— А теперь в связи с тем, что играем «под интерес», обговорим правила.

— Правила? — Он явно удивился. — Они ж единые!

— Единые — на международных турнирах, а «за колючкой» — у каждого свои!

— Согласен! Без проблем! — У Лёхи-Головы было отличное настроение, и он был готов на всё.

— Во-первых, дотронулся до фигуры — обязан ею и ходить, никаких «поправляю»!

— А если ею ходить некуда?

— Тогда ход переходит к противнику!

— Круто! — Он покачал головой, но тут же добавил: — Согласен…

— Ход считается сделанным, если играющий оторвал от фигуры руку!

— Нет возражений…

— При троекратном повторении хода одной и той же фигурой — ничья!

— Логично! — чуть подумав, ответил Лёха-Голова.

— Пешка, добравшаяся до последнего поля, может превратиться в любую фигуру, даже в пешку!

— Естественно! — Он начал чуть нервничать. — Это всё?

— Нельзя производить рокировку, если одно из полей между ладьей и королём пробивается фигурой противника!

— Как дважды два… Всё?

— Угроза ферзю не объявляется!

— Естественно! — Он явно начал терять терпение.

— При необъявленном шахе правило «взялся за фигуру — обязан ею ходить» утрачивает свою силу.

— Как это?

— Допустим, я напал на твоего короля, но об этом тебе не сказал и ты взялся за фигуру, которая не может защитить твоего короля ни при каком условии, в этом случае ты обязан вернуть фигуру назад и сделать ход, который исправит положение твоего короля…

— Нет возражений… Это всё?

— Патовая ситуация является ничьёй!

— Всё?

— По правилам — всё!

— А что ещё?

— Договоримся заранее, что заменяет полпачки сигарет: по цене на воле или по цене за колючкой?

— Резонно! — кивнул тот. — Пачка сигарет — пять рублей, отсюда и отталкиваемся! Согласен?

— Согласен! Твой ход!

Честно говоря, я и не представлял, что моя дотошность не просто выведет его из себя, но и заставит так нервничать, что он даже скрывать этого не сможет. Я обговаривал каждый пункт условий игры потому, что отлично знал законы криминального мира, когда любой неоговорённый пункт может превратиться в лазейку, для того чтобы перевернуть всё с ног на голову и доказать, что ты проиграл. Главное, что я обговорил — это число партий. Дело в том, что довольно часто, когда противник явно сильнее, более слабому достаточно каждый свой проигрыш увеличивать в следующей партии вдвое. Рано или поздно от усталости или по случайному недосмотру сильный противник допустит ошибку и моментально не только проиграет свой выигрыш вчистую, но и сам будет должен столько же.

Обговорив число партий, я рисковал только пятью пачками сигарет, при условии, конечно, если я не пойду на повышение цены каждой партии. А для такого шага необходимо было знать возможности соперника, и потому первую партию я нарочно играл намного ниже своих возможностей, во-первых, чтобы усыпить бдительность противника, во-вторых, чтобы определить его силу как шахматиста.

Я сразу понял, что Лёха-Голова играет гораздо сильнее среднего игрока, то есть примерно на уровне второго разряда, что позволяет ему выигрывать даже у крепких любителей. Заметил я и его слабую сторону как игрока: Лёха-Голова был весьма самолюбивым человеком и любой промах со своей стороны воспринимал как настоящую трагедию, а над любой ошибкой противника открыто смеялся тому в лицо.

В первой партии я сознательно сделал несколько ошибок с тем, чтобы мой противник привык к тому, что я МОГУ ошибаться. Причём для вящей убедительности я, сделав неверный ход, картинно закатывал глаза и морщился, словно от боли. Изображал скорбь для того, чтобы противник не пропустил мою ошибку и привык к тому, что при появлении у меня мимики «отчаяния» у него обязательно зарождается ощущение близкой победы. Таким образом, я использовал достижения великого Павлова, который доказал на собаке, что у живого существа можно выработать условный рефлекс.

Партия тянулась довольно долго, и в конце концов я проиграл.

— Расчёт сразу или в конце матча? — спросил я, потянувшись к своему мешку.

— Конечно в конце! — самодовольно усмехнулся Лёха-Голова. — Чего тебе каждый раз в баул нырять… — Он подмигнул своим «семейникам». — Так и устать можешь!

— Как скажешь. Одну победу ты имеешь.

— Лиха беда начало! — Он противно хихикнул.

— Да, ты сильно играешь в шахматы, — согласно кивнул я, подливая масла в огонь его тщеславия.

— Может, повысим ставку? — безразлично предложил он.

— Неужели вдвое? — не очень уверенно произнёс я.

— Да хоть вчетверо! — Его просто распирало от собственной значительности.

— То есть червонец — партия?! — с некоторым испугом воскликнул я, отлично зная, что мой тщеславный соперник уже не возьмёт свои слова назад.

— Что, слабо?

— Ну почему же, рискну! — Сделав небольшую паузу, словно прикидывая мысленно, смогу ли рассчитаться, я, будто от отчаяния, решительно взмахнул рукой.

— Все слышали? Червонец — партия! — самодовольно подытожил Лёха-Голова…

По тем временам десять рублей были хорошие деньги: достаточно сказать, что по закону заключённому на зоне разрешалось отовариваться в ларьке лишь на пять рублей в месяц. Конечно, имелись и так называемые поощрительные: два рубля мог добавить «Старший Кум» за «ментовскую» нарукавную повязку — так называемые «козлиные», два рубля мог добавить «Хозяин» за перевыполнение плана на работе, и два рубля мог добавить Замполит за участие в общественной жизни колонии. То есть максимум, на который мог отовариться зэк в ларьке «за колючей проволокой», — одиннадцать рублей в месяц…