Семь лет за колючей проволокой - [96]

Во мне не было страха, но отнюдь не из-за самоуверенности — просто надоело бояться, да и разозлили они меня так, что злость отодвинула страх в самый дальний уголок сознания. Сконцентрировав злость, оценил ситуацию: у противника численный перевес — трое, а то и четверо на одного, да ещё с заточкой. Я — один, да ещё калека. Правда, имею некоторое преимущество: они не ожидают, что я готов к сопротивлению, это, во-первых, а во-вторых, я тоже не с пустыми руками — вооружён костылём.

Первым нужно вырубать того, что с заточкой, и, едва тройка оказалась рядом, я с силой взмахнул костылем. К счастью, попал точно по руке, в которой Серый держал заточку. От дикой боли — как выяснилось позже, я сломал ему запястье, — Серый выронил заточку, обхватил раненую руку и громко завыл. Не обращая внимания на его вопль, я резко опустил костыль на того, что со шрамом. Удар пришёлся в ключицу. Вскрик и грязный мат дали понять, что я остался один на один с самым молодым.

— А тебе что сломать, мразь? — закричал я, ухватив его за ворот куртки и замахнувшись в третий раз своим единственным оружием инвалида.

— Не нужно, земляк, мы ж просто пошутить хотели! — взмолился тот.

— Пошутить? А это инструмент вашей шутки? — С трудом дотянувшись, я поднял с пола заточку из ложки и приставил ему к горлу.

— Остановись, земляк! Прошу, не надо! — испуганно заверещал парень. — Не виноват я!

В этот момент я заметил, как с нижнего яруса поднялся тот самый здоровяк из четвёрки сидельцев в камере.

Как раз он и «присматривался» ко мне…

— Сиди, а то твой шутник приятель через дырку в горле дышать начнет! — Я настолько разозлился, что мне было уже всё равно, я действительно был готов воткнуть заточенную ложку в горло этой мрази.

— Он не мой приятель, — спокойно заметил здоровяк. — Если заслужил, режь его! Слушай, твоё погоняло, случаем, не Режиссёр? — спросил он.

— Режиссёр, и что? — всё ещё не остыв от злости, буркнул я, хотя и услышал в голосе бугая некую заинтересованность.

Тут пришёл в себя мужик со шрамом и попытался ухватиться за костыль, что ему удалось — он не только выхватил его у меня, но даже замахнулся им.

— Брось, а то зарежу его! — истошным голосом завопил я, понимая, что стоит ему ударить меня костылём, и моё существование на земле может завершиться.

Трудно сказать, чем бы всё закончилось, если бы здоровяк неожиданно не встал на мою сторону: в самый последний миг он перехватил костыль, готовый опуститься на мою голову, и легко вырвал его из рук мужика со шрамом.

— Я же предупреждал вас, что нужно сначала выяснить, кого вам менты предложили «лохматить», а вы не послушались. Помнишь, что говорил Рыжий о базаре Бриллианта про Режиссёра? Вы что, хотите, чтобы нас всех на перо поставили?

— А «Старший Кум»? — невольно проговорился Серый. — Ты что, Кабан, он же нас с говном сожрёт!

— Не сожрёт — подавится, а идти против «Вора в законе» — всё равно что самому себе удавку на шею накинуть!

Я едва не рассмеялся, услышав его погоняло. Кабан — это прозвище действительно как нельзя лучше подходило этому здоровому бугаю.

— Так на чём же мы остановимся? — недовольно процедил я сквозь зубы, продолжая держать заточенную ложку у горла наглого парня.

— Эти получили своё, — кивнул Кабан в сторону Серого и мужика со шрамом: один поддерживал распухшую руку, рука второго висела плетью вдоль туловища. — Так что пусть долбятся в кормушку и вызывают врача. — Он повернулся к ним и угрожающе заявил: — Скажете, что решили порезвиться и неудачно упали, понятно?

— Да кто нам поверит? — попытался возразить Серый, но Кабан его резко оборвал:

— А ты скажи так, чтобы поверили, понял? Не дай бог, потащат за вас меня или Режиссёра, сам ноги вам поломаю! Понял, Серый? — Он говорил столь недвусмысленно, что оба синхронно закивали.

— Всё, Кабан, будет нормалёк! — проговорил мужик со шрамом, потом повернулся ко мне: — Не держи на нас зла, земляк, в непонятке оказались по собственной глупости…

— А тебе, Режиссёр, нужно в другую «хату» перевестись отсюда: их выдернут, других вкинут, менты не оставят тебя в покое. Зуб у них на тебя… Это же…

— «Пресс-хата»? Знаю, братва предупредила, — заметил я и оттолкнул парня. — Вали отсюда!

— Так что же ты сразу не объявился? — удивился Кабан.

— А вы мне слово дали? Сразу буром попёрли, я и подумал, что горбатых только лопатой можно выправлять…

Потерпевшие переглянулись, хотели что-то возразить, но снова вмешался Кабан:

— Режиссёр правильно говорит: в следующий раз сначала мозги будете подключать…

Не знаю, что говорили ментам потерпевшие, но никого не дёргали на допросы, а на следующий день пришёл корпусной и самолично отвёл меня в общаковую камеру, в которой тоже произошёл конфликт, но он был связан уже не с ментовскими прокладками, а с игровым беспределом, царящим в той хате.

Камера была средней, человек на двадцать, и за ней закрепилось устойчивое звание: «хата — проходной двор». Дело в том, что в этой камере никто, если не считать четырёх старожилов, не задерживались более двух-трёх недель. Старожилы находились здесь более двух месяцев и объединились в одну «семью». Каждый из них ждал ответа на свою кассационную жалобу из Верховного суда СССР. А оттуда, как правило, ответа приходилось дожидаться по полгода, а иногда и более.