Семь лет за колючей проволокой - [106]

— Понятно: москвич, что ли? — поинтересовался мастер.

— Как догадался?

— Так у полковника пунктик на москвичей… Что ж с тобой делать-то? — Он покачал головой. — День-другой сумею как-нибудь прикрыть, но выработка, к сожалению, высчитывается по количеству людей, выходящих на работу…

— Я понимаю, — виновато вздохнул я.

— Давай покажу, как нужно сбивать эти чёртовы ящики. Может, получится что… Вставай здесь, — указал он на верстак.

— Такяи стоять не могу — нога не слушается…

— Вот мать твою… звери, право слово, звери! — ругнулся мастер, задумался на мгновение и сказал: — Ладно, попробуй сидя, хотя такого на моей памяти ещё не было на зоне…

Для тех, кто не обращает внимания, покупая овощи или фрукты, на ящики, я их опишу. Пять дощечек на дно, по четыре дощечки по бокам, они прибиваются к торцевой раме. Но сначала гвозди заколачиваются так, чтобы несколько миллиметров выступало. На эти выступающие части накручивается проволока для прочности, и только после этого гвозди вбиваются по шляпку. Итого на каждый ящик уходило по девять одинаковых дощечек, двадцать шесть гвоздей, проволока и две торцевые рамки. И таких ящиков, насколько я помню, нужно было сколотить тридцать восемь штук за смену.

Торцевые рамки сбивал другой человек. На этих рамках были двое рабочих, и они должны были успевать обеспечить торцевыми рамками всю бригаду.

Казалось бы, нет ничего сложного: взять торцевую рамку, обить её девятью дощечками, вогнать в них двадцать шесть гвоздей, обмотать каждый проволокой, потом добить гвозди. И ящик готов. Вы даже не можете себе представить, насколько сложно это может оказаться для человека, у которого не действует одна рука, тем более рабочая, правая! Как бы там ни было, но за восемь часов работы мне кое-как удалось сбить четыре ящика, из которых, два были забракованы — гвозди вылезли из дощечек…

На следующий день вышел Отрядный, узнал, что меня загнали на промзону, и тут же пошёл к «Хозяину». Вернулся через пару часов и смущённо развёл руками.

— Понимаешь, Виктор, Степанцов ничего не хочет слушать, упёрся, и всё тут! Так что извини, но придётся тебе потерпеть… — Капитан покачал головой и тихо добавил: — С начальством не поспоришь…

На четвёртый день моих попыток сколотить хотя бы половину нормы прямо после съёма с промзоны меня отвели в ШИЗО, причём в так называемую рабочую камеру. Рабочая камера в ШИЗО — это та, в которой провинившийся зэк проводит ночь, а утром его ведут на работу в промзону. Получается как бы двойное наказание. Это издевательство надо мною длилось более десяти суток.

Самое удивительное, что на двенадцатые сутки мой организм, словно защищая себя от худшего, подключил внутренние резервы, и сначала моя нога, а потом и рука постепенно стали действовать.

Я перестал быть обузой для своей бригады, более того, разбираясь в экономике и почитав нужную литературу, очень быстро научился закрывать наряды, и довольно часто мастер нашего цеха доверял мне закрывать наряды нашей бригаде, хотя, как мне кажется, позднее пожалел об этом. Дело в том, что мы с мастером были по разные стороны баррикады: он отстаивал интересы вольнонаёмных работников и ментов, я же отстаивал интересы бригады зэков, в том числе конечно же и свои. Вполне естественно, что с моим появлением наша заработная плата существенно увеличилась. Эта весть быстро разнеслась по зоне, ко мне довольно часто начали обращаться бригадиры из других цехов.

Кроме всего прочего, ко мне стали приходить за помощью те осуждённые, которые были уверены, что они либо не виновны в преступлении, за которое их осудили, либо считали, что приговор вынесен несправедливый. Не без гордости могу похвастаться, что, изучив приговор и всё то, что у обратившихся ко мне за помощью имелось по делу, мне удавалось действительно оказать помощь таким зэкам. Я составлял жалобу в надзорную инстанцию, и человекам пяти мне удалось существенно уменьшить сроки, а дело одного после моей жалобы отправили на пересмотр, и после пересуда его освободили вчистую…

Не знаю, насколько быстро восстановились бы мои конечности без таких экстремальных нагрузок, но факт остается фактом: я стал «нормальным» человеком и даже не хромал. Так что, вполне возможно, должен был бы даже благодарить Степанцова за его жестокость по отношению ко мне. Однако злость на него была такой мощной, что благодарить совсем не хотелось.

Находясь во власти своих мыслей, я написал стихотворение, посвященное «великому вождю мирового пролетариата». Те, кто читал книгу «Отец Бешеного», помнят моё отношение к В. И. Ленину, воспитанное моим тестем генералом Ерёминым, которое поменялось на диаметрально противоположное после встречи с Ю. В. Андроповым.

Нагло ссылаясь на эту встречу, мне удалось проникнуть в специальный фонд Библиотеки имени В. И. Ленина. Именно там, ознакомившись с секретными документами, я открыл для себя правду о «Великом Вожде». На многих документах в спецхране я читал короткие приказы, собственноручно написанные ленинской рукой: «Расстрелять!», «Беспощадно расстрелять!», «Провести «красный террор»!»

Эти кровожадные приказы касались малограмотных рабочих и крестьян, которые случайно, нисколько не задумываясь о последствиях, что-то ляпнули невпопад или, того хуже, кому-то перешли дорогу, и обиженный решил отомстить. Именно тогда я впервые задумался над тем, кто столько времени правил в нашей стране, кто устанавливал порядки, кто руководил нами. Постепенно мои размышления вылились в стихотворение: