Семь баллов по Бофорту - [48]

На темных проплешинах среди снега голубели незабудки. Целые россыпи незабудок. Мы собирали их и осторожно закладывали в книгу — незабудки с острова Врангеля. И еще положили туда же ломкий пушистый цветок, пахнущий сиренью, какие-то невзрачные желтые цветики и малиновые, лохматые, с начесом. Трудно небось промерзлой громадине родить такой крохотный голубой цветок. Женщины светлыми ночами собирают незабудки, ставят их в граненые стаканы и потом потихоньку плачут над тоненьким букетиком — о садах, которые цветут где-то, о детях, оставленных у бабушки на материке. Цветы с острова Врангеля. Мы будем долго хранить их.

Бухта Роджерса всего километрах в пятидесяти от Сомнительной, хотя и находится уже в другом полушарии. Там знаменитая «полярка», основанная еще Ушаковым. Но в бухту Роджерса не попасть. На острове всего четыре вездехода — на четыре хозяина. Вездеход — тот самый безотказный конек-горбунок, которого берегут и лелеют. Вокруг него уважительно, но непоколебимо сталкиваются воли четырех хозяев острова. «Пришел пароход, высылайте свою машину», — сообщает Роджерс. — «Нет, уж лучше вы пошлите свою». — «А чью, извините, почту надо вернуть в Сомнительную?» — «У меня горючего нет!» — «А у меня, может, гусеница отвалилась…» Жмут, жмут друг на друга, пока кто-нибудь не выдержит.

Мы засели в гостинице (благо, хоть на Врангеле оказались места!) и приготовились ждать. Мы ждали. А маленький костяной бог в оленьей рукавице, подаренный нам зверобоями, делал потихоньку свое дело. Поздно вечером, когда надеяться уже было не на что, на Роджерс двинулся вездеход: подошла «Астрахань» с углем.

Три часа взбесившаяся железная коробка выколачивала из нас дорожную пыль. Молоденький водитель мчал вездеход как танк, презирая всякие объезды. Проскочив 180-й меридиан, мы выпрыгнули ночью из натруженного вездехода на покрытую ледяной коркой землю. Ветер царапал лицо снегом. Стало понятно, как замерзают в тундре: превращаются в сосульку — и все.

Роман с командой вездехода пошел в избенку, где не было света и стола и вообще ничего не было, кроме дощатых, занозистых нар и разбитого окна, наполнявшего комнатку ветром. Мужчины раскочегарили печурку, употребив часть нар и порох из старых патронов, разогрели консервы и попробовали даже спать, разостлав на нарах газеты. Поняв тщетность своих попыток, они всю ночь пробродили по селу, пуская в небо сигнальные ракеты, оставленные в избенке охотниками на моржей.

Меня уложили на кушетке в приемной больницы. Пахло не то эфиром, не то формалином. Над головой краснел плакат, призывавший лечить туберкулез. За окном свирепствовал ветер и надрывно выли собаки, будто чуя вселенский потоп.

Поселок Ушаковский, где мы ночевали, забрался на высокий берег бухты Роджерса. Это усадьба колхоза «Рассвет Севера», единственного на Врангеле. Живут в колхозе потомки первых поселенцев — оленеводы и зверобои. Председатель, молодой парень из Тамбова, ушел на катере в лагуну Предательскую поджидать моржей. Мы встретили его еще в Сомнительной. Он рассказывал, что в колхозе подъели последнее мясо и теперь вся надежда на моржей. Как раз в конце августа — начале сентября они выходят на мыс Блоссом спать. Моржи — известные лежебоки. Часа два в день у них уходит на еду, остальное отводится сну. На лежбище их и бьют, прямо на берегу. Мясо моржа довольно вкусное, особенно горло, печень и маринованные ласты.

Глава у моржа маленькие, тусклые, видит он совсем плохо, зато слух тонок, как у дирижера симфонического оркестра. Морда у моржа помятая, бульдожья. На льдине он неуклюж, но в воде ловок и может победить такого могучего врага, как белый медведь.

Егерь, отлавливающий моржат для зоопарка, жаловался, что, как только накинешь на белька аркан, мать просыпается и кидается на трос, пробует его перегрызть, а потом придавливает своим грузным телом — хоть плачь: в каждой маме тонны полторы. В день нашего приезда егерь был озабочен и молчалив. Неделю назад он вызвал самолет, чтобы вывезти в Москву только что пойманного резвого моржонка. Самолет обещали. А моржонок открыл загончик и сбежал. Отменять спецрейс было неудобно, а моржи, как назло, не спешили вылезать на Блоссом. Раньше их было хоть пруд пруди, а теперь куда меньше: то ли пароходы распугали, то ли выбили в прежние годы.

Сейчас звериное царство Врангеля охраняют два егеря. Они берегут птичьи базары, ограничивают отстрел моржей, беспощадно штрафуют за белых медведей.

В ноябре со льдов океана выходят на северный берег острова отяжелевшие белые медведицы. Они поднимаются на высокие горы, так что позади у них остается океан, а впереди — пустынная тундра Академии. Медведицы роют берлоги в глубоком, утрамбованном ветрами снегу. Иногда берлоги тянутся цепями, метрах в шести — десяти одна от другой. Весной с появлением солнышка медведица выбирается из снежного логова и по глянцевому насту спускается к морю. За ней катятся медвежата. Медведица долго стоит на прибрежных камнях, втягивая ноздрями запах океана. Там, во льдах, охотится на доверчивых нерп ее супруг. Потом она прыгает в полынью и плывет, вытянув над водой длинную белую голову. Медвежата топчутся на берегу. Мать рычит, размягченно и ласково, приглашая их вместе наслаждаться океаном. Но они испуганно жмутся друг к другу. Тогда медведица вылезает, берет малышей за загривок и насильно окунает их в воду. Остров Врангеля — одно из немногих мест на земле, где рождаются белые медведи.