Семь баллов по Бофорту - [33]

Трактора медленно приближались. И все, что должно было произойти здесь, на известном уже всем геологам Заполярья пятачке — от первой палатки до контейнеров с золотом, зависело от парня, стоявшего посреди белой пустыни в расстегнутой куртке с широкой «молнией».

В июне хорошо пошли шурфовка, бурение, промывка. В июле приехали наконец нормировщик и бухгалтер. В августе Полярный первым в районе выполнил годовой план.

Талант организатора, наверное, прежде всего интуиция, быстрое и точное разгадывание людей. У молодого «короля тундры» было редкостное чутье. «Обязательно познакомьтесь с Меркуловым!» Мы видели Меркулова: маловыразительное, тяжелое лицо, промасленная восьмиклинка с блюдечко, раздавленные металлом руки. Механик как механик. В каждой партии, в каждом поселке есть такой. «У меня четыре трактора, — сказал Юра, — и все четыре на ходу. Вы шли по нашей тундре, и вам нечего объяснять».

Перед мастерскими Полярного, проверяя сцепление, с балетной легкостью вертелся трактор. Сутулый, долговязый дядька с тяжелыми руками покрикивал: «Хорош!» или «Шалит!».

— Вот это тракторист! — ахнули мы.

— Ездить умеет любой, — сказал, не оборачиваясь, дядька. — Вот заставить машину поехать, ежели ей приспичит встать, это уже не всякий.

Дядька обернулся и оказался Меркуловым.

— А, журналисты! Это Добролюбов крутится, всамделишный тракторист. Этот и починить из ничего умеет. Иной раз всю ночь чинит, а утром на Шмидт.

— Один?

— Одному нельзя. Колонной идут. К ним самолет прилетает или, скажем, вертолет — посмотреть. Если сбились, не по той дороге пошли, крылышками мах-мах — на нужную долину выводит. Ну, вроде курица цыплят приглашает: сюда, мол, сюда. Я ходил раз в одиночку — плохо…

— А говорите — нельзя.

— Да я без разрешения.

Это было на Пламенном, ртутном месторождении, где киноварь — красная руда. Меркулов работал там трактористом. Семья застряла в другой партии, на Ичувееме.

Настала зима, и Меркулов обратился к начальнику партии: так и так, надо семью привезти. Не пустил начальник. Еще раз-другой попросил, потом завел трактор и вышел в тундру.

Нелегко одиночке в тундре. Шутка ли, с самолета смотришь, и то ничего не понять, а так — куда ни взглянешь, все одинаково, как в океане. На тракторе легче, чем пешком, но один черт — тундра. Тракторист здесь рассчитывает только на себя и еще на милость тундры: чтоб не шалел мороз, не мешала небо с землей пурга, чтоб не попалось под «башмаки» коварных наледей.

Меркулов шел медленно, десять дней. Наконец показался Певек, он лежал темным комочком у заснеженной Чаунской губы, и только трубы электростанции далеко были видны, черные и дымливые. Еще шальной с дороги, Василий заглянул на четвертый километр. Там снаряжалась колонна на Пламенный. Василий все рассчитал: быстренько обернется на Ичувеем и обратно, захватит груз и двинется с колонной.

— Меркулов! — ахнул начальник колонны. — Откуда? Кто послал?

— Сам пришел, — он усмехнулся, смахивая иней с отросших усов.

— Как сам?

— Ну, само собой, на тракторе.

— Один?

— Один. Семью надо забрать.

Начальник колонны побагровел:

— Да ты знаешь, что за такие штучки? Проваливай с глаз!

— Куда? — перекатывая желваки, спросил Василий.

— Откуда пришел!

Василий вышел на улицу. Небо было темное, холодное, но чистое. Он покосился на сопку, вознесшуюся над Певеком. С этой сопки обрушиваются на землю лютые «южаки» — известные далеко за пределами Чукотки дикие снежные ветры. Сопка была простоволосая, без «шапки».

— Ничего, потерпишь, — погрозил ей Василий, — нельзя мне сейчас южак.

Сопка смотрела неопределенно. Уж больно подходящее время было для южаков.

— Смотри у меня! — сказал Меркулов, и сопка поплыла у него в зрачках. Десять дней перед глазами только снег. Десять дней будто по минному полю.

На Ичувееме Василий поставил будку с семьей на сани, прицепил сани к трактору и двинулся на Пламенный.

— Вася, — спросила жена, — а где же другие трактора?

— Одни поедем, — буркнул он.

— Как так одни?

— Не довезу, боишься, что ли?

— Да не серчай, я так… Боязно, однако, одним.

Ехали они как первые поселенцы в какой-нибудь неведомой стране. День, два, три — все пусто. Тракторист, женщина с мальчонкой и будка. Сынишке седьмой месяц.

Останавливались, варили обед на железной печурке, и в коленчатую трубу уносились крутые колечки дыма. На час в будке становилось тепло, потом стены снова густо зарастали инеем.

Это случилось в шесть утра. Было еще совсем темно. Один «башмак» с хрустом осел. Меркулов рванул машину назад, но она не поддалась. Еще дернул, еще. Осел и второй «башмак». Впереди, перед носом, трескалось, темнело, по снегу бежали черные мокрые стрелы. Вода. Машина села прочно и безнадежно. Василий разбудил жену. Она растерялась, накинулась было на него, потом заплакала.

Прошел день, потом второй. Василий уже излазил все сопки вокруг, поднял каждый прутик для печурки. Сын тихо пищал от холода. Ходил на самую высокую сопку — осмотреться. Вернулся обратно и залез в мешок — только бы не видеть глаза жены. Лег, стараясь заснуть. Что за черт? Пол мелко, чуть слышно дрожал. Чепуха, бред. Нет, дрожит! Василий откинул полость мешка, припал ухом к заснеженному полу. Гудит.