Сельский врач - [12]

— Это как же понимать, Василий Сергеевич? А? Кто сажал его? Кто вырастил? А? Нет, не дам, не дам пилить такое дерево!

Каждое утро Василий видел, как старик-фельдшер, любовно ухаживал за деревцами в больничном саду. Он ходил то с садовыми ножницами, то с лопатой, то с пульверизатором. Здесь каждое дерево, каждый кустик были им посажены и выращены.

— Сколько лет росло и никому не мешало, а теперь помехой стало, — с возмущением продолжал старый фельдшер.

Василий понимал, какие чувства бурлят в душе Корнея Лукича, он готов был отказаться от своей затеи, но дерево под окном заслоняло нужный хирургу солнечный свет.

— Корней Лукич, пойдите в операционную и сами убедитесь.

— Или не был я там, или не видел, — сердито отмахнулся фельдшер.

— Ну вот, Василий Сергеевич, и пила готова — огонь! — сказал подошедший Шматченко. — Сейчас я позову кого-нибудь из выздоравливающих…

— Постой ты звать! — прикрикнул на него Корней Лукич. — Прыткий какой нашелся. Как посадить — ума не хватает, а губить каждый горазд! Дай сюда!

Фельдшер отобрал у завхоза пилу и продолжал корить всех за бесхозяйственность.

Чувствуя себя виноватым, Василий молчал.

— Идем, — грубовато сказал Корней Лукич завхозу.

Он подошел к клену, погладил рукой по шершавой коре, и Василий увидел, как на глазах у старого фельдшера сверкнули слезы.

Юлия негодовала, вот, дескать, не успел новый доктор приехать, а уже пилит в саду деревья!

— Значит, так нужно, — вступилась за доктора Вера Богатырева.

— Подумаешь, нужно! Дерево ему помешало!

— Ты вот что, Юля, если не смыслишь, помолчи. Свет в операционной — это главное, — убежденно сказала Клавдия Николаевна.

Борис Михайлович расхаживал по операционной, восхищенно говоря:

— Теперь здесь море света! Красота!

— Меня снова беспокоит операционная сестра, — заявил Василий.

— И этот вопрос утрясу. На днях поеду в район к Моргуну и потребую.

— А может быть, все-таки доверим Луговской? Корней Лукич рассказывал, будто она долгое время работала операционной сестрой в военном госпитале, человек опытный.

— Да, работала. Но ты спроси, за что этого «опытного человека» вытурили из госпиталя? Спиртными напитками злоупотребляет. Вот она, закавыка. Здесь тоже частенько бывает… Я вообще подумываю, как избавиться от нее, а ты в операционные сестры. Не советую, дружище, она человек потерянный.

— И все-таки я попробую, — стоял на своем Василий.

— Ну что с тобой поделаешь… Ладно уж, попробуй, — в знак согласия махнул рукою Лапин и тут же предупредил: — Ты с ней построже, любит она переливать из пустого в порожнее.

Все эти дни Василий присматривался к Луговской, но она оставалась для него загадкой. Он делал попытки заговорить с ней откровенно и всякий раз натыкался на ее какую-то непонятную отчужденность. Она была с ним подчеркнуто официальной, и в ее поведении постоянно сквозило недоверие, будто за каждым словом доктора виделся ей подвох. Вот и сейчас. Когда Василий попросил зарядить автоклав, старшая сестра хмуро ответила:

— Нет керосина.

— А что же делать?

— Не знаю. Вам видней. Есть завхоз, к нему и обращайтесь.

— Керосин? А я, Василий Сергеевич, намедни лампы заправил, — ответил на просьбу доктора Шматченко.

— Для примуса нужен.

— И для примуса пол-литра выдал. Много ли им нужно?

— Много, Петр Иванович, понимаете, с десяток литров.

Шматченко поскреб красной пятерней затылок.

— На прошлой неделе был керосин в магазине, а теперь весь вышел.

— Может быть, где-нибудь взаимообразно. Из-за керосина все дело стоит, — убеждал. Василий.

— Ну, коли дело стоит, тогда разговор другой, — заулыбался Шматченко, обнажив крепкие желтоватые зубы. — Мне Борис Михайлович только моргнет, мол, Петр Иванович, нужно, и я мигом. — Завхоз оценивающим взглядом окинул доктора, будто хотел убедиться, можно ли с ним вести откровенный разговор, а потом шепотком продолжал: — Я знаю, у кого есть керосинчик, только там, шельмецы, народ такой — подавай им за горючее горючее, — Шматченко щелкнул себя по горлу. — Вот они какие, подлецы.

— Кто это «они»?

— Да эмтээсовские ребята. Кто ж еще богат на горючее.

— А без этого они не могут?

— Ни-ни. Там народ принципиальный и характерный.

Василий достал из кармана двадцатипятирублевку и протянул ее завхозу.

— Ну что ж, раз уж народ «принципиальный», купите им бутылку.

— Водку? Что вы, что вы, — замахал руками Шматченко. — Они, черти лысые, вкус понимают, им подай чистенький ректификатик… Спиртик им нужен…

— Ну этого у меня нет, — сердито отвернулся Василий.

— Как нет! — с удивлением воскликнул Шматченко. — А зачем аптека? Да вы черкните мне рецептик граммов на двести… Хватит, нечего их, подлецов, баловать. Я вам приволоку за это целую канистру первосортнейшего керосинчику. — Завхоз немного помолчал, внимательно наблюдая за доктором, потом вкрадчиво пояснил: — Мы тут так и живем: они нам, а мы им. И мы ничего не теряем, и они проигрыша не имеют. Коли на дело нужно, аптекарша наша, Антонина Петровна, никогда не откажет. Она женщина добрая и с понятием. Ей только рецептик по всей форме.

Шматченко, видимо, догадывался, что новый доктор колеблется, и потому для убедительности добавил: