Село милосердия - [52]

— Не хотите ли пообедать? — предложил с преувеличенным радушием Гришмановский. — Сейчас распоряжусь. Только для господина офицера… Есть яйца, мед, сметана и галушки — украинский деликатес. Имеется также превосходный шнапс. Первачок. Местное производство…

Офицер, уже более небрежно и почти не глядя по сторонам, прошелся между рядами раненых и милостиво согласился откушать. Выпив, он несколько подобрел, однако прежней подозрительности окончательно не утратил. И хоть не пошел осматривать злополучный третий дом, позволив Гришмановскому вздохнуть наконец с облегчением, но, уезжая, строго предупредил:

— Мы будем часто проверяет. Юде прятать нет. Не забывать, господарское хозяйство работает на великую Германию. Брать продукты вам нет права. В других селах тоже. Ваша голова, герр доктор, отвечать…

Сейчас, когда появилась возможность сопоставить разрозненные факты, Гришмановский начал догадываться, откуда немцы получили данные о наличии в госпитале евреев и о его снабжении. Не зря Павло Скакун со своими подручными выследил продовольственных заготовителей и отобрал транспорт. Кто-то из них к тому же, как рассказывал доктор Михайловский, вертелся возле маленькой школы.

Что же делать? Вдруг немцы и вправду нагрянут с ревизией?.. Кое-какие мизерные запасы продуктов легко, предположим, спрятать. Выздоравливающих всегда можно уложить и выдать за тяжелых. Что касается коммунистов, на лбу у них об этом не написано; партийную принадлежность на глаз не определить. А вот евреев…

В операционную заглянул Поповьянц.

— Заходи, Рафаэль, очень вовремя, — обрадовался Гришмановский.

За те без малого два месяца, что они проработали бок о бок, он полюбил никогда не унывающего парня, оказавшегося к тому же прекрасным хирургом. Напрасно тот поначалу скромничал, объясняя, что не имеет опыта и сложных операций до войны не делал. На Поповьянца, по сути, легла вся тяжесть хирургического лечения нескольких сот людей. И не только госпитальных раненых, а и многих посторонних: беженцев, окруженцев, местных жителей. Ведь на десятки километров окрест не было сейчас больше ни одного специалиста его профиля.

Народ прозвал Рафаэля Поповьянца волшебником, утверждая, что он возвращает людей с того света. К доктору шли отовсюду, и он никому не отказывал.

— Присаживайся, — подвинулся Гришмановский, освобождая скамью, стоявшую вдоль так называемого операционного стола, грубо, но прочно сколоченного дедом Олексиенко. — Без работы остаешься?

— Ну, совсем-то не останусь, — усмехнулся Поповьянц. — Травмы, аппендициты и всякая прочая мелочь…

— Роды добавь, — засмеялся Гришмановский, вспомнив, как неделю назад его подняли ночью с постели отчаянным криком: «Ратуй, доктор! Баба на сносях!..» Пришлось послать к роженице Поповьянца.

Оказалось, он и это умеет, как умел или выучился, вынуждаемый необходимостью, делать сложнейшие операции при керосиновой коптилке примитивными хирургическими инструментами с полустерильным материалом. В результате его усилий люди не только выживали, но и выздоравливали. Невероятно! Гришмановский хорошо помнил, когда у них кончился эфир. Это была катастрофа! Делать операцию без наркоза прежде всего адски мучительно для раненого, не всякий выдержит. И тогда не кто иной, как Поповьянц, предложил при операциях на нижних конечностях использовать новокаин для спинномозговой анестезии, благо новокаина у них было достаточно. Гришмановский слышал о таком методе, однако самостоятельно делать подобное не доводилось.

— Плохой я тебе в этом помощник, Рафаэль. Чего не умею, за то, извини, не возьмусь.

— Не огорчайтесь, Афанасий Васильевич. Этой методикой мало кто владеет даже среди опытных хирургов. Мне просто повезло. В тридцать девятом году после четвертого курса института я поехал на практику в Севастополь. Был субординатором в хирургическом отделении местной больницы. На мое счастье, там как раз работал профессор из Москвы, блестяще делавший сложнейшие операции на нижних конечностях. Он-то и научил меня, как в таких случаях применять новокаин…

Поповьянц проводил операции под спинномозговой анестезией не только на нижних конечностях, но также на органах брюшной полости, и все оканчивалось благополучно, потому что к искусству хирурга добавлялось еще одно немаловажное обстоятельство: тяжелые фронтовые условия, как показывал опыт, повышают стойкость организма, его невосприимчивость к инфекциям, помогают бороться с недугом.

Обстановка, в которой оказались оба врача, постоянная опасность, подстерегающая каждого, очень сдружили их. И хотя Гришмановский относился к Поповьянцу чуть-чуть покровительственно — как-никак был намного старше, — он тем не менее очень доверял молодому хирургу. Однажды в минуту откровенности Афанасий Васильевич рассказал, что он член партии, и попросил, если что-нибудь с ним случится, рассказать после войны всем, как врач и коммунист Гришмановский вел себя во вражеском тылу.

— Не нравитесь вы мне, Афанасий Васильевич, последние дни, — сказал Поповьянц. — Стряслось что-нибудь особенное?

— Визит фашистов не выходит из головы. Кто знает, какие он может иметь последствия?