Село милосердия - [50]

— Права не имеешь! — закричала, не выдержав, Катя. Боязнь потерять единственный госпитальный транспорт пересилила в ней страх перед полицаем.

— Права? — переспросил Скакун. — Да у меня нынче больше прав, чем у бывшего председателя колхоза! Я вас всех согну!..

— Не трогай коня, — попросил Олексиенко, понимая, насколько его унижение бесполезно. — Не мой он…

— Скажи спасибо, сам пока цел. За противозаконные действия я могу вас обоих… Тикай отсюда, пока я добрый!

Олексиенко горестно качнул головой и неохотно последовал за Катей.

— А до вашего лазарета я еще доберусь, — крикнул вдогонку Скакун.

— Руки коротки! На лазарет сами немцы разрешение дали! — отчаянно закричала Катя.

— Слыхал! — рявкнул Скакун. — Но я знаю, как вас достать. За укрывательство комиссаров и инородцев немцы по голове не гладят. А они у вас есть. И я их найду! Так и передай своему моряку. Болтаться ему на осине с петлей на шее!..

Спотыкаясь на кочках, Катя и Марк Ипполитович медленно побрели назад. Возмущенный до предела дед без устали бормотал угрозы, на чем свет стоит костерил новоиспеченных представителей «власти» и особенно этого раскулаченного гада, который их, сволочь, подстерег.

— Неужели они нас выследили? — спросила Катя. Она понуро плелась следом, думая об отобранной лошади. Откуда теперь достать другую? Всех коней давно реквизировали немцы…

— А кого, ты думаешь, они ждали? — сердито отозвался Марк Ипполитович.

— Что ж тогда получается, — протянула Катя. — Ефим Комащенко нас как бы предупреждал?

Олексиенко покосился на нее неодобрительно.

— Не нашего разума это дело. Вот доложим Афанасию Васильевичу — он и разберется…

Гримашновский выслушал их молча. Даже сожаления по поводу пропажи коня с повозкой не высказал, чем несказанно обидел Олексиенко, очень нуждавшегося в сочувствии. А еще лучше, кабы ему прямо сказали: не виноват ты, дед. Однако Гришмановский лишь задумчиво покачал головой и сказал не совсем понятно:

— Та-ак, теперь ясно, откуда ветер подул. — Вид у него был при этом хмурый.

— Не до нас ему теперь, — шепнула Катя деду. — Пошли!

Гришмановский остался сидеть в операционной. Последние дни она зачастую пустовала. Необходимые операции были сделаны, а в повторных люди нуждались крайне редко. Афанасий Васильевич любил, когда разрешало время и дела, посидеть в этом светлом классе с тщательно выбеленными стенами и надраенным до яичной желтизны деревянным полом. Комната напоминала корабельный лазарет, где царила такая же чистота.

Последнее время он частенько вспоминал свою службу в Пинской флотилии. Командующий у них был педантичный придира и спуску никому не давал. Каждое утро контр-адмирал Рогачев появлялся на палубе подтянутый, тщательно выбритый. Даже во время боев он умудрялся сохранять безукоризненный внешний вид. При малейшей возможности командующий объезжал суда, внимательно все осматривал, и горе было тому, у кого обнаруживал недостатки. За серьезные упущения мог немедленно отстранить от должности, а за более мелкие прегрешения учинял такой разнос, что тошно становилось.

Однажды и Гришмановскому от контр-адмирала досталось. Тот обнаружил беспорядок в одном из корабельных лазаретов и выдал старшему врачу по первое число. Пришлось объездить все суда флотилии и досконально проверить их медико-санитарное состояние. А было в Пинской флотилии семнадцать мониторов и канонерских лодок, девятнадцать сторожевиков и двадцать два бронекатера. Каждую посудину Гришмановский облазил, что называется, от киля до клотика… Лежат сейчас эти красавцы на дне Днепра. Но закроет моряк глаза, и встают перед мысленным взором один за другим суда — грозные, наводящие страх на врага.

Как давно это было, подумал Гришмановский. А ведь всего-то два с небольшим месяца прошло с тех пор. Война убыстряет события, сжимает время. Недаром на фронте один год службы считается за три.

Мысли вернулись к повседневным делам. Рассказ Олексиенко по-новому высветил недавний визит немцев. До этого те не проявляли к Кулакову особого интереса, и Гришмановский, признаться, подумывал — пронесет… К тому же были приняты некоторые меры: в школе оставили только самых тяжелых, остальных с согласия сельчан разместили по окраинным хатам. Теперь Поповьянцу для обхода пациентов требовалось несколько часов…

Подпольщики добыли в Бориспольской управе официальный документ, где черным по белому было написано: власти разрешают лечить раненых русских солдат. По выздоровлении тех следует направлять в лагерь для военнопленных, расположенный в Дарнице. Самая строгая персональная ответственность за исполнение данного распоряжения возлагалась на шефа лазарета господина Гришмановского.

Перечитывая текст, напечатанный по-русски и по-немецки, Афанасий Васильевич прекрасно сознавал, скольких ухищрений, ловкости, мужества потребовалось от подпольщиков для того, чтобы достать подобную бумагу. Тем более печать внизу стояла подлинная. Ну а что касается подписи… Кто же сейчас будет заниматься графологической экспертизой?..

Тот же Заноза, поддерживающий постоянную связь с городским подпольем, передал, что Гришмановскому предлагается лично побывать в Бориспольской комендатуре.