Село милосердия - [53]

— Да-а, — протянул Рафаэль. — Особенно худо придется ребятам-евреям.

— Надо что-то предпринимать. Повязки на пустом месте — не защита. Надрезы, что ли, на лицах сделать? Как думаешь?

— Это несложно. Я уже некоторых по их просьбе разукрасил, сделал что-то вроде пластической операции. Боль, конечно, несусветная…

— Жизнь стоит того, чтобы потерпеть. — Гришмановский встал, подошел к окну. — Ты вот что, Рафаэль, — сказал, не оборачиваясь, — поговори-ка с людьми. Объясни — это единственный шанс. Немцы могут нагрянуть в любой момент.

Поповьянц ушел, а начальник госпиталя еще долго стоял у окна. Мысли были далеко. Как чувствует сейчас себя Валюша? Воспаление легких — коварная штука. Перелом наступил еще здесь, но как продвигается выздоровление, Афанасий Васильевич не знал.

Гришмановского очень беспокоило внимание немцев к его подопечным. Он не переставал думать, как уберечь раненых, как не дать им после выздоровления попасть в концлагерь. Но к этим раздумьям добавлялась тревога за Валю. Ее так не хватало…

Неделю назад, когда Валя начала уже вставать с постели, в доме появилась ее мать. Женщиной она оказалась крепкой, в отличие от дочери довольно дородной и властной. Мать сразу же заявила, что забирает свою детину домой, нечего ей по чужим хатам валяться.

Валя пыталась возразить. Здесь, мол, под постоянным доглядом замечательного доктора ей хорошо. Дело идет на поправку. Но говорила она не очень уверенно. Видно, побаивалась грозной мамаши.

— Да ты на себя глянь! — воскликнула мать. — Кожа да кости… А какая справная дивчина была!..

— Валюша действительно поправляется, — не очень решительно вмешался Гришмановский.

— А ты кто такой? — спросила мать, поворачиваясь к нему могучим торсом.

— Так он же доктор, мама, начальник тутошнего лазарета, — ответила за него Валя и, помолчав, с внезапной решимостью добавила: — И муж он мне!

В последней фразе прозвучала отчаянная нотка, словно Валя с разбегу бросилась в прорубь.

— Вот, значит, как! — выдохнула мать гневно. Лицо ее стало каменным. — То-то я гляжу — мужик чужой в хате отирается…

— Не надо, мама! Не говорите лишнего, потом пожалеете. Да и меня вы дюже хорошо знаете. Лучше благословите…

— Ох, батьки нема! Он бы тебя высек… — Мать тяжело вздохнула и, повернувшись к Гришмановскому, сказала: — Ну лады… Как кличут-то тебя? Афанасием? Чудно, по-нашему буду звать Антоном… Вот что, Антон, Валюшку я забираю до дому. Там она скорее поправится. А ты, коли промеж вас серьезно, приезжай в Красиловку.

— Я не могу бросить госпиталь! — воскликнул Гришмановский.

— А я тебя и не тороплю, — возразила мамаша. — Когда сможешь, тогда и приезжай. Фельдшера у нас нема, на войну забрали. Так что работать есть где…

Мать укутала Валю в привезенный с собой полушубок, с помощью Гришмановского вывела ее из хаты и усадила в запряженную понурой лошаденкой бричку.

Первые несколько дней Афанасий Васильевич не находил себе места. Потом боль и обида несколько притупились, но чувство полного одиночества не проходило.

За окном, возле которого стоял Гришмановский, стало заметно темнеть. Короткий день был на исходе, от деревьев расползались длинные тени, казавшиеся на фиолетовом снегу изжелта-синими. По улице протарахтела бричка. В вознице Гришмановский узнал Пащенко. «На Родиона Павловича можешь полагаться, не подведет, — вспомнились слова председателя колхоза. — Мало ли что может произойти. Война, хоть мы и в тылу врага, для нас не кончилась. Наоборот, только разворачивается. Так что верных людей запоминай, чтоб знал, на кого можно опереться в трудную минуту. Попомни: народ у нас замечательный…»

«А ведь Кравчук прав, — подумал Гришмановский, — надежных людей в селе много». Он стал мысленно перебирать добровольных помощников, как бы заново их оценивая. Пащенко, Олексиенко, Лукаш, Дворник, Литвиненко, Томилин… Что бы он делал без этих самоотверженных мужиков? Они умудрялись доставать продукты, одежду, топливо, перевязочные средства… Рисковали? Конечно. Но в том и состоит истинный героизм, что делали они все как тяжелую, но необходимую работу. А девчата? Соляник, Конченко, Батюк, Мухина, Расич, Комащенко, Хобта… В их возрасте впору с парубками за околицей гулять. А они, падая от усталости, сбиваясь с ног, несут на своих плечах основную тяжесть ухода за больными воинами. Не всякому мужику такое под силу!..

Гришмановский потер пальцами виски. Заботы одолевают одна сложнее другой. Голова идет кругом от мысли, чем ежедневно накормить несколько сот человек, как снабдить хотя бы самой необходимой теплой одеждой бойцов, кому приспело время уходить… Необходимо к тому же создать у людей соответствующий моральный настрой, от которого тоже в известной мере зависит выздоровление. Да вдобавок изыскать надежные пути эвакуации тех, кто способен снова активно бороться с врагом.

Для всего этого нужна постоянная связь с подпольным райкомом, ведающим переправкой групп через линию фронта, с начинавшими создаваться в округе партизанскими отрядами. И рисковать. Рисковать каждодневно, ежечасно! Черт бы с ним, если бы только своей головой… Но ведь стоит немцам узнать, что в действительности происходит в госпитале, — а об этом и старосте, и полицаям в конце концов удастся разнюхать, — как село и его жителей не спасут никакие силы.