Село милосердия - [26]

Моряк попробовал еще что-то сказать, но офицер оборвал.

— Достаточно, герр доктор! — резко сказал он по-русски. — Вы должен быть согласен с тем, что я имел вам сообщить. Только на такой условий мы не станем забирать вас самого в лагерь. Благодарите немецкого бога, герр доктор.

— Понял вас, — глухо отозвался моряк, опуская глаза, которые, как заметил Поповьянц, недобро щурились. — Постараюсь оправдать ваше доверие, господин капитан.

— Гут! — удовлетворенно хмыкнул немец. — Я рад, что мы установили договор. Но есть главный условий: среди раненый не может остаться ни один комиссар и юде. Враги рейха подлежат полному немедленному уничтожению! Вы хорошо поняли меня, герр доктор?

— Так точно!

Моряк согласился слишком поспешно, чтобы его ответ можно было принять за чистую монету. Но немец остался доволен, только предупредил:

— Отвечает ваша голова. Мы будем проверять.

Офицер обернулся и что-то приказал вошедшим за ним солдатам. Те не спеша двинулись между ранеными, пристально всматриваясь в лица. Коротко ударил выстрел, второй, третий. Сара судорожно вцепилась в Поповьянца.

Следом за солдатами, оставив моряка на месте, двинулись два офицера. Они шли, наступая на лежащих, не обращая внимания на стоны и крики, громко переговариваясь.

— Вы только послушайте, о чем говорят эти убийцы, — сказала Сара, забыв об осторожности. — Пусть русские сами лечат и кормят своих калек. Без квалифицированной медицинской помощи выживут только сильнейшие. А Германии как раз и нужен крепкий рабочий скот.

— Ох гады! — с ненавистью пробормотал солдат, услышавший ее слова. — Мы еще вам покажем рабочий скот. Только бы на ноги встать!

— Ничего, друг, выздоровеешь. — Поповьянц мягко положил руку на плечо солдата.

— Только вы, доктор, Христом Богом просим, не покидайте нас, — сказал боец. — Иначе всем крышка!

Рафаэль протолкнул ком, застрявший в горле, сказал:

— Крышка будет немцам, а мы еще повоюем, дружище…

Если у него и было раньше намерение бежать и пробиваться к своим — они даже обсудили это с Сарой, — то теперь оно само по себе отпало. Оба должны, обязаны остаться здесь. При любых условиях, что бы ни случилось, врач не может, не имеет права бросить раненых!

Моряк между тем уже распоряжался в амбаре. Легко раненных заставил очищать помещение от мусора; медсестер послал поискать в ближайших домах любые перевязочные средства; доктору Михайловскому приказал взять на учет оставшиеся в санитарных сумках медикаменты. Действовал он решительно, говорил властно, как человек, привыкший повелевать.

Поповьянц наблюдал за ним с двойственным чувством. Ему понравились деловитость и организаторская хватка, и в то же время он не мог отделаться от неприязни. Рафаэль, конечно, понимал: моряк остался здесь не по своей воле. У них, оказавшихся в тылу врага, одинаковая судьба. Но контакт с немцами настораживал…

И все же Поповьянц первым подошел к моряку, решив познакомиться поближе. Хочешь — не хочешь, а отныне им предстоит работать вместе.

Моряк вскинул на него испытующий взгляд, но узнав, что перед ним хирург, откровенно обрадовался.

— Сам я терапевт, а хирург, честно скажу, никакой, — признался он с обезоруживающей искренностью. — Операций делать не приходилось, разве что пустяки. Сами знаете, моряки — народ здоровый. Я из Днепровского отряда Пинской флотилии. Военврач второго ранга Гришмановский Афанасий Васильевич.

— А вас, товарищ военврач второго ранга, немцы как терапевта оценили? — спросил Поповьянц с иронией.

Гришмановский побагровел, на скулах заиграли желваки. Он собрался сказать что-то резкое, но сдержался, лишь едко усмехнулся.

— Догадываюсь, о чем вы подумали. Только напрасно… Я действительно представился врачом и предложил свои услуги. Понадеялся, что клюнут. Как видите, не ошибся. Ведь немцам приказано пленных сгонять в спецлагеря, а им некогда. Одно на уме: «Дранг нах остен!..» — Моряк помолчал, сдвинув густые брови, и спросил уже спокойнее: — Но вы… Какое право вы имеете меня подозревать? Кому-то надо было взвалить на себя эту ношу?

— Простите! — буркнул Поповьянц. — В нашей ситуации сразу трудно сориентироваться.

— Ну вот и объяснились, — улыбнулся Гришмановский. — Впрочем, на вашем месте у меня тоже, наверное, появились бы всякие нехорошие мыслишки… А я ведь, откровенно говоря, действовал нахрапом. Подошел к немецкому офицеру — слава Богу, язык их знаю — и прямо, без околичностей, заявил, что могу в силу своей профессии быть полезным…

— В чем полезным? — спросил Поповьянц. Он понимал, что человеку очень хочется выговориться и совершенно необходимо, чтобы его поддержали свои.

— В организации сбора раненых и отправке их в спецлагеря, — усмехнулся Гришмановский. — Тут был, конечно, свой психологический расчет. Держись я униженно, жалким просителем, — могло и не получиться. Но мне все равно терять было нечего. А смелость, говорят в народе, города берет…

Гришмановский нисколько не кривил душой. Конечно, он не был таким уж отчаюгой, хотя решительности и мужества было не занимать. Однако встречи с врагом безусловно побаивался. Когда они с Валей после долгих мытарств добрались наконец до Артемовки и вышли прямо на немцев, Афанасий Васильевич поначалу растерялся. Но, поразмыслив, решил: фашисты сегодня чувствуют свое превосходство над напуганными, подавленными страхом людьми. И если повести себя с ними на равных… Офицер, к которому обратился Гришмановский, а заговорил он с ним громко, требовательно, буквально опешил. Морская форма, которую тот и не подумал снять, тоже впечатляла. Немец окинул его удивленным взглядом и достаточно вежливо сказал; «Слушаю вас, герр доктор…»