Село милосердия - [15]

Бумагина в свою очередь отметила выдержку врача. Ей, прошедшей финский фронт, да и теперь хлебнувшей окопного лиха, было не привыкать. А вот за Поповьянца она опасалась: к бомбам непривычен, вполне могут сдать нервы. Он ведь совсем молод. Лицо худое, подвижное. Выражение его постоянно меняется: то хмурое, неприветливое, то вдруг веселое, озорное. Черные, как маслины, глаза, высокий лоб и вьющаяся смолистая шевелюра. Руки не находят себе места. А пальцы замечательные, настоящие пальцы хирурга…

— Надо уходить, — сказала Бумагина, с тревогой прислушиваясь к разрывам снарядов и треску пулеметных очередей, доносившихся с северной окраины города.

— Наседают немцы. Наши тут долго не продержатся, — согласился Поповьянц. — Погоди, я сейчас…

Он подбежал к покореженной взрывом санитарной машине. Кузов был цел, и там вполне могли сохраниться хоть какие-то медикаменты, перевязочные средства. Без них, подумал Поповьянц, какой же ты врач! Он не ошибся. В машине оказалась сумка санинструктора, укомплектованная всем необходимым.

— Порядок, — крикнул он спутнице. — Теперь мы вооружены!

Им встретился командир со шпалой в петлице. Он собирал отставших от своих частей бойцов и, узнав, что Поповьянц и Бумагина медики, предложил:

— Присоединяйтесь к нам. Нужны! Формирую отряд. Пойдем на прорыв!..

Извилистая, стиснутая заборами улочка вывела их отряд в поле. За утопающими в деревьях домишками начиналось жнивье с редко разбросанными копенками. Снопы тонули в грязи, а между ними, как рваные раны земли, темнели воронки, уже заполнившиеся водой. Снова пошел дождь — мелкий, нудный, въедливый. Дорога, и без того исполосованная колесами машин и повозок, превратилась в нечто невообразимое. По обе стороны ее валялась разбитая техника, перевернутые телеги, конские трупы. Некоторые машины казались даже исправными, но со всем, что мешало движению, расправлялись безжалостно.

Впереди показалась железнодорожная насыпь. Она шла перпендикулярно их маршруту. Неподалеку от переезда маячила скособочившаяся будка. Половина шлагбаума с помятым фонарем была задрана в небо.

Внезапно на насыпи в двух местах часто-часто замельтешили огоньки. Рядом с Поповьянцем вскрикнул боец, потом другой. Колонна, попавшая под пулеметный обстрел, рассыпалась, залегла.

— Эх, пушечку бы сюда, — с тоской сказал командир отряда, пристроившийся возле врача в кювете. — Разнесли бы их к чертовой матери!

— Тут совсем близко орудия есть, товарищ капитан, — сообщил лежащий неподалеку боец.

— Позови кого-нибудь из артиллеристов, — распорядился капитан. — Лучше командира.

Через несколько минут следом за бойцом в кювет скатился младший лейтенант, представившийся командиром взвода управления 112-го артдивизиона Крутских.

— Сможешь подавить пулеметы? — спросил капитан.

— Смогу, — отозвался младший лейтенант. — Шлагбаум у нас пристрелян. Вот только снарядов…

— Что, нет совсем?

— Есть, но мало. Майор Соболев приказал без него ни-ни…

— Кто такой Соболев?

— Наш командир. Он сейчас у дальнего орудия. С ним и договаривайтесь.

Они осторожно выбрались из кювета, нырнули в озимые, росшие по обе стороны дороги. Всходы были высокие и надежно укрывали ползущих. Возле поросшей густой осокой возвышенности Крутских остановился.

— Теперь сами доберетесь. Тут рядышком. На кустарник держите…

Через несколько минут Крутских позвали к телефону.

— Подготовь исходные данные по пулеметам, — распорядился майор Соболев. — Да поточнее, чтобы не расходовать лишних снарядов.

«Уговорил-таки комдива», — подумал Крутских. Он быстро сделал расчеты, ввел поправки в угломер, прицел и передал на огневую. Раздались один за другом два выстрела. Вражеские пулеметы смолкли, и капитан поднял бойцов в атаку.

Солдаты уже приближались к железнодорожной насыпи, когда возле будки снова заговорил немецкий пулемет. Но тут опять ударили орудия. Видно, Соболев решил поддержать атаку пехоты до конца. И это дорого обошлось артиллеристам. Со стороны хутора Артемовна, расположенного за насыпью, фашисты открыли по их огневой позиции орудийный огонь.

Крутских спрыгнул в окоп, отрытый для него заботливым ординарцем. На дне хлюпала вода, но он не обратил на это внимания.

Воевал Крутских давно: в финскую был уже сержантом-связистом, а еще раньше участвовал в освобождении Западной Украины. Когда начались события на Карельском перешейке, написал рапорт с просьбой отправить на фронт. Попал в действующую армию, при взятии Выборга был тяжело ранен в грудь. Долго лежал в госпитале, а когда подошло время выписки, тут как раз и подоспел приказ наркома обороны. Всем фронтовикам, отличившимся в боях и имеющим высшее или неполное высшее образование, присваивалось звание младшего лейтенанта. Крутских попал в эту категорию, так как еще до призыва в армию закончил в Москве три курса института прикладного искусства.

Для окончательной поправки здоровья ему предоставили отпуск, который он решил провести с женой и дочкой. Семья жила в Умани, куда Татьяну после окончания мединститута распределили на работу. Жена выбрала себе одну их самых сложных врачебных специальностей — стала хирургом.

Однако доехать до Умани Крутских не успел. Война застала его в столице Украины. С пересыльного пункта, где собрали всех отпускников и командированных, их направили по частям Киевского укрепрайона. Вскоре 112-й артдивизион, в который попал Крутских, уже участвовал в боях…