Селинунт, или Покои императора - [67]

Вдруг он почувствовал сильный озноб, по телу пробежала дрожь. Уже несколько дней он бродил под дождем в непросыхающей одежде; а сейчас, пытаясь понять, откуда взялась эта усталость, почему он дрожит, вспомнил, что ничего не ел с тех самых пор, как утром расплатился за ночлег.

Сандра по-прежнему сидела лицом к очагу, поджав под себя ноги, в позе мудреца, только что выслушавшего суры Корана и предающегося медитации. Просторный свитер только подчеркивал линии ее плеч и груди, элегантность, лишенную прикрас, образ, казавшийся еще трогательнее среди больших голых стен, от необъяснимого одиночества в этом пустом квартале. Если она и представляла себе в этот момент неизбежные последствия этого дела — а разве они не были ей яснее ясного? — она непостижимым образом казалась отрешенной от всего.

Молчание грозило затянуться, но Жеро уже скоро не сможет скрыть свою дрожь, ему нужно было получить ответ немедленно, узнать, как она отреагирует.

— Так как же?

На что она ответила:

— Долго же вы не могли решиться!

* * *

Черт его знает, откуда берутся лихорадки. В другое время года я сказал бы себе, что это малярия, и стал бы жить в интервалы по три-четыре часа, между новым приступом и бредом. Здесь столько народу имело дело с комарами, с тех пор, как спасаясь от Аттилы, Одоакра, герулов и остготов,[90] обитатели залива поселились на островах, столько людей, не желавших, чтобы их посадили на кол или поджарили на решетке, были покусаны, что вывод напрашивается сам собой: в поисках надежного места, укрытия от судьбы, человек всегда только менял одну смерть на другую, пожар на наводнение, четвертование на удушение, цирроз печени на малярию. Давний недуг, странный зуд в крови. На этих малярийных просторах медленное худосочие наверняка погубило больше людей, чем все поражения и все победы морской республики. Имеет ли это насекомое какое-то отношение к закату империй, угасанию главенствующих родов, одряхлению величайших умов?.. У меня есть время поворошить все эти мысли. Но я не думаю, что Венеция совсем уж ни при чем в том, что со мной случилось, так что эта бестактная болезнь теперь дает мне право зачислить себя в ряды побежденных при Фамагусте и победителей при Лепанто.[91] Как и во многих других краях, я здесь только проездом, и если я и встретил своего победителя, мою бактерию, то не под Кьоджа или Маламокко,[92] и не на едва обозначившейся суше, а наверняка где-нибудь в Бактрии[93] или в дельте какой-нибудь грязной реки. Но иначе нужно было лишить себя слишком многого: молока, которым вас поят пастухи с высокогорных плато, ночей, проведенных в палатке в местах, где кишат змеи, слишком многих берегов, слишком многих человеческих лиц, слишком многих запретных наслаждений. Когда путник умирает от жажды, никто не помешает ему упасть ничком и напиться гнилой воды из лужи. Сколько раз, шествуя навстречу солнцу, жутко обезвоженный, я не следовал этому совету: «Не пейте!» Я пил, из всяких источников; это единственное правило, которого я смог придерживаться. В конце концов, последствия могли быть еще хуже. Возможно, я приобрел этим космополитичную душу, способность ничего не страшиться и обходить стороной только презрение и насилие. Бессмертна ли эта душа?.. Вот единственное сомнение, которое ни разу ко мне не подкралось, хотя их старое христианство кажется мне таким же немощным, несмотря на омолаживающие процедуры, как и культ Цезаря Августа в древности. Все это суета! Трава будет продолжать расти в прериях Дикого Запада!..

Долго меня ничто не брало. Я воздавал жизни лишь удовольствие ее прожигать. Пресловутое происшествие, так сказать, приостановило мое свободное падение. Жаль, что столь прекрасный результат породил только ложь, которую я собрался разоблачить. Выиграю ли я от этого что-нибудь, какую-нибудь уверенность, которая поможет мне переступить порог в мой смертный час? Маловероятно. Уже три дня, может быть, четыре, все эти мысли крутятся у меня в голове, а это один из симптомов приступа. И среди всех этих раздумий встает более четкий вопрос: неужели в этот раз я у цели? Неужели я, наконец, чего-то достигну и найду себя?

Уже не в первый раз я оказываюсь в незнакомой комнате, весь в поту, сотрясаемый дрожью. У меня такое впечатление, что я медленно вращаюсь, лечу в космосе, и я сам по себе — туманность, мир, который еще не начал существовать.

Где бы это ни происходило — в последний раз это случилось в Спарте, — всегда находилась рука, чтобы отереть мне лоб, подоткнуть одеяло, лицо, черты которого я различал словно в отражении на поверхности воды. И я мог бы сказать, что обстановка всегда была одинаковой, это происходило в одной и той же комнате. Вдруг — все кончено, ничего не было. Действительно, ничего не было. Пустота, пробел в памяти. То ли приступы у меня участились? Почему жизнь, наделившая меня силой и радостью ее тратить, добавила и эту слабость? Возможно мне, как Ники, уже не хватает кровяных шариков? Возможно мне, как и ей, придется окончательно вернуться туда?.. Причины?.. Врачи бы мне о них порассказали. Я не захотел видеть того, которого Сандра вызвала в первый же вечер. Он все-таки вернулся. «Вам повезло, саго, что это случилось с вами не где-нибудь, а здесь, у друзей». Повезло! Но нет, милый мальчик не шутил, он изрек это на полном серьезе. Как это понимать, когда лепила говорит, что «тебе повезло»?.. Я сам знаю, что это было лишь предупреждение. В Венеции больше не умирают. Ах, я решительно сбиваюсь на пошлости.