Селинунт, или Покои императора - [66]

Странно, что Сандра не подыскала себе что-нибудь побольше, лучше подходящее для жизни, которую, надо полагать, она вела, — светской и наверняка бурной. Бедный, а главное, заброшенный квартал — пока они шли, он поглядывал по сторонам и думал, куда же они в конце концов придут, — во всяком случае, окраина. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь бывал здесь. Глухие стены, склады, часто полуразрушенные. Что за фантазия со стороны девушки, которая может позволить себе снять на год номер в центральном отеле, проводит весь день в образцовом музее, посреди всех этих богатств. Он слышал, как она ходит по дому, и время от времени видел ее в каком-нибудь окне. Она не пригласила его войти. Возможно, он предпочитает мокнуть и дальше, чтобы ничем не стеснять своих мыслей. Но он сейчас ни о чем не думал, даже о том, что должен был быть сейчас в Местре и даже уже ехать в Милан. Непредсказуемость в конце концов стало для него привычкой. Он тоже не удивлялся тому, что находится здесь. Слушал шум баржи, заквохтавшей вдруг так близко, будто рядом набережная, но вода, стекавшая по его лицу, перебивала запах лагуны.

Наконец он вошел. Белые стены. Яркий свет. Хворост горит в камине. Современно, голо — это первое, что пришло ему на ум. Сандра сидит по-турецки на ворсистом ковре — в этой комнате хорошо заниматься йогой, подумал он, но без иронии, — на ногах колготки, сверху — огромный свитер в рубчик, наверное, из зимне-спортивного гардероба (время от времени она наверняка выбирается в Альпы). Она протянула руки к огню — такой жест он видит впервые. Если не считать нескольких подушек, низкого столика, проигрывателя и пластинок, разбросанных по ковру, в комнате ничего нет. Только пергаментный абажур и тень Сандры, пляшущая за ее спиной.

Жеро не решался ступить на этот ковер своими резиновыми сапогами, но не решался и разуться, слишком явно подчиниться обычаям, принятым в этом доме. «Вы можете раздеться… Рядом есть комната… Я сплю наверху, мы не будем друг другу мешать…» И в ее голосе нет никакой иронии. Она сказала ему все это, словно человеку, который приехал в пик сезона, когда все отели переполнены, и не нашел себе пристанища, а она согласилась пустить его в дом. Она не обернулась, продолжала играть со светом, но ее приглашение все же было вызовом. Она тотчас установила программу, протокол, условия, как тогда, когда привезла его в замок после аварии и, поместив с помощью Гриши на чердаке, предупредила, что он должен оставаться здесь весь день, а она придет поболтать с ним вечером. И теперь то же самое, подчеркнутое повторение того, что он уже знает: «Я провожу все время в Фонде». Это ее оружие, подумал Жеро, оружие, которым она отныне станет пользоваться. Ее гордость, ее слава, смысл, который она хочет придать своей жизни! Ей, наверное, пришлось немало потрудиться, бороться с невероятными трудностями разного порядка, и техническими, и административными, прежде чем она добилась полного успеха. Не нужно заострять на этом внимание. Жеро достаточно сведущ в этих вопросах и знает, что значит запустить подобную организацию, так что ей не стоит кичиться тем, что она сделала. Но ее молчание не менее красноречиво: слишком уверена в себе, ничто не может ее задеть или встревожить.

Это игра? Или искренность?.. Зачем она добавила — из наивности, из цинизма, — словно машинистка или поденщица: «…Надо же что-то делать… Как-то зарабатывать…»?

Она что, за дурака его принимает?.. За какую-нибудь пешку в своей игре? Но он не поддастся. Она, конечно, хорошая актриса, и темпераментом Бог не обидел, способна сыграть любую роль — и влюбленной девушки, и дочери известного человека, он это знает по собственному опыту. Одного раза хватит! Музей чудесен, и Фонд тоже, но речь сейчас не об этом. Не в том дело. Жеро вернулся лишь затем, чтобы внести ясность, и прежде всего между ними, главными действующими лицами, первыми и единственными, кто за все в ответе. Если она считает, что ее позиции крепки, то и он не дрогнет. Он не ответил на ее предложение. Остался стоять у окна, не обращая внимания на грязную лужу, растекавшуюся у его ног, твердо уверенный в своей правоте и полагаясь во всем на духовную защиту. Локтем он прижимал к бедру свою драгоценную котомку.

— Вы знаете, что здесь?

Чем он рискует, если скажет ей? Разве они договаривались, что он больше никогда в будущем не возьмется за перо? Так что Жеро выдал свою тайну. Продуманная месть, свершившаяся в свое время. Но он все сделал ловко, в его представлении, не назвал ни имени издателя, ни места, ни времени встречи. Не представил издание книги как намеренный шаг, вписывающийся в целую систему доказательств, который неудержимо повлечет за собой сенсационный пересмотр и изменение суждений критики и общественности. Но об этой угрозе не стоит говорить. Противник достаточно умен, чтобы сразу понять, чем это пахнет и какие драматические, дух захватывающие последствия может вызвать эта публикация. Крушение! Сумерки богов! Вторая смерть Атарассо! Пресса станет печатать аршинные заголовки, а читатели — глумиться.

На самом деле, Жеро даже не произнес имени Атарассо. Теперь Сандра в курсе дела; она знает, почему он уехал из Нью-Йорка, что он затевает, и какого врага она приютила в своем доме. Ярые поборники истины всегда отрицали, что Жеро когда-либо поддерживал связи, даже косвенные, с Атарассо или с кем бы то ни было из его окружения: разве своим предложением поселиться у нее она не предоставила самое невероятное опровержение? Может быть, она сейчас поймет это и выставит его за дверь? Сможет ли она потом отрицать, что он переступал порог ее дома, тогда как их видели вместе, когда они выходили из Фонда, шли по городу?