Селестина - [74]

О жизнь, полная мытарств и несчастий! О мир, скорбный мир! Многие о тебе говорили, многие сказали свое слово о твоих свойствах, найдя для тебя понаслышке различные сравнения; я же сужу о тебе по-своему печаль­ному опыту, как человек, которому не повезло в купле и продаже на твоей неверной ярмарке, как тот, кто до сих пор молчал о твоих обманах, дабы не разжигать твоей ярости, дабы не растоптал ты без времени цветок, погуб­ленный тобой сегодня. Теперь же я ничего не боюсь — мне нечего терять, ты уже мне наскучил, и я подобен нищему путнику, который, не страшась свирепых разбойников, идет распевая во весь голос. В юности думал я, что есть порядок в тебе и делах твоих. Теперь же, когда я увидел все, что есть в тебе плохого и хорошего, ты предстал предо мною как лабиринт заблуждений, устрашающая пустыня, обиталище хищников, игра людей, пляшущих в хороводе, тинистое болото, путь, усеянный шипами, высокая камени­стая гора, поле, кишащее змеями, цветущий и бесплодный сад, источник забот, река слез, море несчастий, труд без прибыли, сладкая отрава, тщетная надежда, призрачное веселье, истинная скорбь. Ты ловишь нас, обманчивый мир, на приманку своих наслаждений; вкусив лучшее из них, мы попадаемся на крючок, спастись мы не можем, ибо воля наша в плену. Ты многое сулишь и ничего не испол­няешь и гонишь нас прочь, чтобы мы не могли потребо­вать выполнения твоих лживых обетов. Беззаботно мчимся мы во весь опор по полям твоих обманов и видим засаду лишь тогда, когда уж нет возврата. Многие сами тебя по­кинули из страха быть нежданно покинутыми тобой; они сочтут себя счастливцами, когда увидят награду, которую получил от тебя несчастный старик за столь долгую службу. Ты ослепляешь нас, а потом хочешь подкупить нас своим утешением. Всем ты причиняешь зло, чтобы никто не был одинок в печали и горести, и говоришь, что страдальцам, подобным мне, становится легче, если есть у них товарищи по несчастью. Но как одинок я, безутеш­ный старец!

В моем горе не найти мне себе подобного, сколько ни перебирает моя измученная память всех, кто страдал в древности и в наше время. Меня не восхищают стойкость и терпение римлянина Павла Эмилия[64] который потерял в течение семи дней двух сыновей и сам утешал друзей, вместо того чтобы выслушивать их утешения; ведь у него оставалось еще двое приемных детей. Разве годятся мне в товарищи Перикл Афинский[65] или мужественный Ксе­нофонт[66] — ведь они лишились сыновей, находившихся вдали от них. Не удивительно, что один сохранял невоз­мутимое и ясное чело, а другой ответил гонцу, принес­шему скорбную весть, чтобы тот не печалился, ибо он сам не горюет. Как непохоже все это на мои страдания!

Еще труднее тебе будет, о мир, исполненный зла, сравнить меня с Анаксагором;[67] он сказал, потеряв един­ственного сына: «Я знаю, что я смертен, а следовательно, обречен на смерть и тот, кто был мною зачат». Но я не могу сказать этого о гибели моей любимой дочери: сын Ана­ксагора пал в честном бою, а моя Мелибея наложила на себя руки от любовной тоски. О. несравнимая ни с чем утрата! О, несчастный я старик! Чем больше ищу я утеше­ний, тем меньше могу утешиться. Если Давид, царь и про­рок, рыдавший над больным сыном, не пожелал оплаки­вать его, когда тот умер, говоря, что безумие плакать над непоправимым, — то ведь у него оставались другие дети, исцелившие его рану. И я оплакиваю не самую смерть, а злополучную причину ее смерти. Лишась тебя, бедная дочь моя, лишусь я также страхов и волнений, осаждавших меня повседневно; только с твоей смертью я перестану за тебя тревожиться.

Что станет со мною, когда войду я в твою комнату, в твой уединенный приют и застану его опустевшим? Что станет со мною, когда ты не откликнешься на зов мой? Кто сможет возместить мне мою утрату? Никто не потерял того, что потерял я сегодня. Быть может, сходно с моим жестокое горе Ламбаса Аурийского, герцога Генуэзского, который сам сбросил своего раненого сына с корабля в море. Но всех этих жертв требовала слава; а кто требовал смерти моей дочери, если не могучая сила любви? Какое же лекарство, о мир искуситель, сможешь ты дать моей измученной старости? Как ты принудишь меня не рас­статься с тобою теперь, когда мне известно твое коварство, твои капканы, цепи п сети, в которые попадается наша слабая воля? Куда ты унес мою дочь? Кто разделит со мною одинокое мое жилище, кто усладит мои стареющие годы?

О любовь, любовь! Ты так сильна, что убиваешь под­властных тебе! Я забыл это! И я был в юности ранен то­бою, и я прошел через твои руки; зачем же ты выпустила меня, чтоб в старости потребовать расплаты за бегство? Я полагал, что спасся из твоих ловушек, когда мне испол­нилось сорок лет, когда я узнал супружеское счастье, когда явился плод его, ныне отнятый тобою. Не думал я, что детям ты мстишь за отцов. Не знаю, ранишь ли ты железом, или сжигаешь огнем; одежда невредима, но сердце поражено. Ты заставляешь любить безобразное и находить его прекрасным. Кто дал тебе такую власть? Кто назвал тебя столь неподходящим именем? Будь ты в самом деле любовью, ты любила бы своих рабов; любя, ты не приносила бы им печали; а будь они счастливы, они бы не убивали себя, как сделала моя любимая дочь. Ка­кая же участь постигла твоих подданных и их помощни­ков? Лживая сводня Селестина погибла от рук своих вер­ных товарищей, избранных ею для коварного дела; они окончили дни на плахе. Калисто разбился о камни. Моя несчастная дочь избрала для себя ту же смерть. И ты всему этому причиной. Тебе дали сладостное имя, но дела твои горестные. Не всем воздаешь ты поровну. А закон, который не равен для всех, несправедлив. Голос твой ве­селит, обхождение — печалит. Счастлив тот, кто не знал тебя, или тот, кто тебе не понадобился. Божеством прозва­ли тебя иные, обманутые своими чувствами. Но бог уби­вает тех, кого создал, ты же убиваешь тех, кто следует за тобою. Враждебная рассудку, даешь ты лучшие дары тем, кто хуже тебе служит, пока не вовлечешь их в свою скорбную пляску. Враг друзей, друг врагов, зачем не ве­даешь ты ни согласия, ни порядка? Тебя изображают сле­пым и жалким ребенком; в руках у тебя лук, из которого ты стреляешь наудачу; но еще более слепы твои служи­тели, ибо никогда не видят и не предчувствуют, сколь жестокую награду получат за свою службу. Жгучие лучи твоего пламени нигде не оставляют следов; топливо для него — человеческие души и жизни; и так много их, что не знаю, с кого начать. Не только христианам, но и языч­никам и иудеям ты платишь так за верную службу. Что скажешь ты о Масиасе, современнике нашем, и о его пе­чальном конце, которому ты была причиной? Что сделал ради тебя Парис? А Елена? Что совершили Гипермне­стра