Селестина - [26]

М е л и б е я. Известно, каждый судит о ярмарке по своей выручке. Богатые запоют другую песенку.

С е л е с т и н а. Сеньора доченька! На каждый путь при­ходятся три плохие мили. Благополучие, слава и покой убегают от богатых через коварные стоки, облицованные лестью. Тот богат, кто живет в мире с богом. Лучше вы­зывать презрение, чем внушать страх. Крепче спит бедняк, нежели тот, кого тревожит мысль, как бы не лишиться добра, трудом нажитого. Мой друг не будет лицемерным, как друг богача; меня любят ради меня самой, а богача — ради его состояния. Никогда не слышит он правды, все льстят ему, все завидуют. Едва ли найдешь богача, кото­рый не признает, что предпочел бы средний достаток или честную бедность. Деньги приносят человеку не богатство, а заботу; он не хозяин, а управляющий, не он владеет бо­гатством, а богатство владеет им. Многим оно несет гибель, всем мешает веселиться и вечно портит добрые нравы. Ведь сказано: «Почили во сне богатые мужи и ничего не нашли в руках своих». У каждого богача дюжина сыновей и вну­ков, которые только об одном и молятся, только одного у неба и просят, чтобы бог его поскорее прибрал. Наслед­ники ждут не дождутся часа, когда земля завладеет бога­тым родичем, а они — желанным имуществом и за недоро­гую плату купят покойному вечное жилье.

М е л и б е я. Матушка, если это все так, ты сильно должна печалиться об ушедших годах. Хотела бы ты вер­нуть юность?

С е л е с т и н а. Безумен, сеньора, тот путник, который, устав от дневных трудов, захочет сызнова проделать весь путь и вторично прийти к той же цели; лучше уж терпеть зло, чем его ждать; конец тем ближе, чем дальше начало. Усталому путнику всего милее и приятнее постоялый двор. Поэтому хоть молодость и радостна, праведный старец ее не жаждет. Лишь безмозглый дурак стремится к тому, что потеряно.

М е л и б е я. Да ведь хочется дольше пожить на свете!

С е л е с т и н а. Недолго умереть, сеньора, и барану и ягненку. Бывает, что глубокий старец еще проживет и год и два, а бывает, что и юноша внезапно умрет; так что, вы­ходит, мало у вас перед нами преимуществ.

М е л и б е я. Ты пугаешь меня. По рассуждениям твоим я припоминаю, что видела тебя когда-то. Скажи, матушка, не Селестина ли ты, что жила подле дубилен, у реки?

С е л е с т и н а. Жила, пока богу угодно было.

М е л и б е я. Ну и состарилась же ты! Правду говорят, что дни не проходят даром. Клянусь, только по шраму я тебя и узнала! Помнится мне, ты была красива. Теперь ты совсем не та, очень уж изменилась.

Л у к р е с и я. Ха-ха-ха! Изменился дьявол! Нечего сказать, красива была она с этакой отметиной на лице!

М е л и б е я. Что ты сказала, глупая! О чем ты гово­ришь? Что тебя насмешило?

Л у к р е с и я. Да то, что за такой короткий срок ты по­забыла лицо матушки.

М е л и б е я. Два года — не так мало; к тому же и мор­щин у нее прибавилось.

С е л е с т и н а. Сеньора, прикажи времени остановиться, а я прикажу своему лицу не меняться. Ты разве не читала, что «наступит день[30], когда в зеркале себя не узнаешь?» Но я рано поседела и выгляжу вдвое старше. Клянусь своей грешной душой и твоим прелестным телом, что из четырех дочерей, рожденных моей матерью, я была самой младшей. Рассуди сама, не так уж я стара, как полагают.

М е л и б е я. Селестина, друг мой, я рада была сви­деться и познакомиться с тобой. И речи твои мне тоже по­нравились. Возьми деньги и иди с богом! Мне сдается, что ты, верно, не обедала.

С е л е с т и н а. О ангельская душа! О драгоценная жем­чужина, как ты это произнесла! Радостно мне слушать твои речи. А разве ты не знаешь, что сказал господь дьяволу-искусителю: «Не единым хлебом жив человек!» Так-то, не одна еда нас поддерживает, а в особенности меня. Ведь я обычно день-деньской хлопочу натощак по чужим поручениям, все стараюсь для добрых людей, жизни не жалею. Такой была я всегда, всегда предпочитала рабо­тать, служа другим, а не бездельничать, угождая себе. Но если позволишь, я открою причину моего прихода; она совсем не та, что я говорила, и такова, что мы обе прогадаем, если я уйду понапрасну и тебе ничего не скажу.

М е л и б е я. Поведай мне, матушка, все свои заботы. Если я смогу тебе помочь, то охотно сделаю это ради прошлого знакомства и соседства, которое ко многому обя­зывает добрых людей.

С е л е с т и н а. Мои заботы, сеньора? Скорее чужие, как я уже сказала; свои-то я терплю у себя за дверью, так что земля их не чует: ем — когда придется, пью — когда найдется! При всей моей бедности, слава богу, никогда не остаюсь я, с тех пор как овдовела, без гроша на хлеб и четырех на вино; а раньше и этой заботы я не знала, потому что всегда в доме был лишний бурдюк с вином и еще один полный да один пустой. Никогда не ложилась я спать, чтоб не закусить сперва гренками, смоченными в вине да не пропустить здоровья ради стаканчик-другой. Теперь, когда я одна-одинешенька, приносят мне вино в треснув­шей посудине, куда и двух асумбр не нацедишь. Шесть раз на день приходится мне, седой, за грехи мои, ходить в таверну за вином. Дай бог мне дожить до того дня, когда я увижу в своем доме бурдюк или добрый глиняный кувшин. Клянусь душой, другой пищи мне не надо; как говорится, хлеб и вино найдешь в пути, а друга лю­безного не найти! Стало быть, где нет мужчины, нет и до­статка; не уйти веретену от беды, коли рядом нет бороды. Это все к тому, сеньора, что я говорила тебе о нуждах чу­жих, а не своих.