Селестина - [27]

М е л и б е я. Проси, чего хочешь для кого угодно.

С е л е с т и н а. Прелестная и знатная девица! Твои лас­ковые речи и приветливое лицо, а также щедрость к бедной старухе дают мне смелость сказать тебе все. Оставила я одного больного при смерти, и он верит, что одно лишь слово из твоих благородных уст, которое я спрячу в сердце своем и отнесу ему, сразу исцелит его, — так благоговеет он перед твоей красотой.

М е л и б е я. Я не пойму тебя, тетушка, если не разъ­яснишь своих слов. С одной стороны, ты меня сердишь и вызываешь досаду, с другой — принуждаешь к состраданию. Я не могу ответить тебе как должно, ибо речь твоя малопонятна. Какое счастье, если одного слова моего до­статочно, чтобы спасти христианина! Ибо творящий благо­деяние уподобляется богу, и кто дарит, тот и получает, если дарит он человеку достойному. А кроме того, говорят: кто в силах исцелить страждущего и не делает этого, подобен убийце. Поэтому да не остановят тебя в твоей просьбе ни стыд, ни страх

С е л е с т и н а. Страх покинул меня, сеньора, от созер­цания твоей красоты. Не верится, чтобы понапрасну дал господь одним черты более совершенные, нежели другим, и одарил их большей прелестью и красотой; нет, он это де­лает, чтобы стали они, как ты, хранилищем добродетелей, милосердия и сострадания, исполнителями его милостей и щедрот. Все мы, люди, рождены, чтобы умереть, но не мо­жет называться рожденным на свет, кто родился для себя одного, ибо тогда он был бы подобен грубому животному; хоть и среди них есть существа кроткие, например едино­рог, который смиряется перед любою девушкой. Самая лютая и свирепая собака не причинит зла, если броситься перед ней на землю: она сжалится. А птицы? Что бы ни клевал петух, он созовет кур и поделится с ними. Пеликан раздирает себе грудь, чтобы напитать детенышей своими внутренностями. Молодые аисты кормят в гнезде старых, как те кормили их, когда они были птенцами. Если такой добротой природа наделила животных и птиц, зачем же нам, людям, быть более жестокими? Почему не принести в дар ближнему себя и свою благосклонность? А особенно если ближний охвачен тайным недугом, причина которого кроется там же, где и лекарство.

М е л и б е я. Бога ради, не медли. Скажи мне, кто же так обезумел от боли, что решил, будто болезнь и лекар­ство имеют общий источник?

С е л е с т и н а. Тебе, сеньора, верно, знаком юный ка­бальеро, чистокровный дворянин по имени Калисто.

М е л и б е я. Так, так, так! Довольно, тетушка, не про­должай. Так вот больной, для которого тебе понадобилось столько вступлений к твоей просьбе! Ради него ты пришла сюда искать смерти? Ради него решилась на столь пагуб­ное дело, бородатая бесстыдница? Что случилось с этим беспутным, что ты явилась сюда в подобном волнении? Сумасбродство — вот его болезнь. Что ты на это скажешь? Что сталось бы со мной, не догадайся я, кто этот безумец? С какими словами ты ко мне подбиралась? Не зря гово­рится, что самое вредное у дурного человека — мужчины или женщины — это язык. Чтоб тебе сгореть, коварная сводня, ведьма, враг честных людей, зачинщица тайных преступлений! Иисусе, Иисусе! Уведи ее прочь, Лукресия, не то я умру, у меня вся кровь кипит! Поделом мне, поде­лом и худшая беда тому, кто слушает таких, как она. Право, когда бы я не дорожила своей честью и решилась огласить дерзость этого наглеца, уж я бы постаралась, что­бы и твоим разговорам, злодейка, и жизни пришел конец!

С е л е с т и н а (в сторону). Не в добрый час я сюда яви­лась, если не поможет мое заклятие! Да ладно! Я знаю, с кем имею дело. Сюда, брат, не то все пропало!

М е л и б е я. Не смей бормотать, не то я совсем разо­злюсь и накажу тебя вдвое! Ты собиралась убить мою честь, чтоб даровать жизнь помешанному? Ввергнуть меня в пучину горя, чтобы порадовать сумасброда, а самой получить прибыль от моего позора, награду за мой грех? Погубить и разрушить семью и доброе имя моего отца, чтобы на этом нажить себе славу, проклятая старуха? Ты думаешь, я не заметила твоих подходов, не догадалась о твоем гнусном поручении? Но клянусь, что в благодар­ность я помешаю тебе далее гневить бога и положу конец дням твоим. Отвечай, обманщица, как ты на это решилась?

С е л е с т и н а. Страх, сеньора, мешает мне оправдаться. Невиновность моя придает мне мужество, а твой разгне­ванный вид смущает; и всего более я печалюсь и кручи­нюсь о том, что терплю обиду без всякого повода. Бога ради, сеньора, дай мне сказать, и тогда ты не станешь его винить, а меня осуждать! И увидишь, что это не бесчест­ные происки, а дело, угодное богу, оно исцелит больного и не повредит доброй славе врача. Кабы я знала, сеньора, что ты так легко меня заподозришь, я бы не посмела заго­ворить с тобой о Калисто или о любом другом кабальеро, хотя бы ты мне это и разрешила.

М е л и б е я. Боже мой! Не смей говорить со мной об этом сумасшедшем вертопрахе, об этом пугале, долговязом аисте, разодетом уроде, иначе я умру на месте! Это, верно, тот, что, увидев меня на днях, стал нести околесицу, при­кидываясь любезником! Передай ему, тетушка, пусть не воображает, будто всего добился и победил, если я выслу­шала его глупые речи и не наказала его, — я думала, что лучше счесть его умалишенным, чем предать огласке столь безмерную дерзость. Пусть он откажется от своих намере­ний подобру-поздорову, не то может случиться, что ни один разговор в жизни не обойдется ему так дорого. Знай, побежден тот, кто признал свое поражение, — я же невре­дима, а он попусту хвалится. Сумасшедшему чудится, что все вокруг такие же. С этим ответом ты к нему и возвра­щайся, другого от меня не получишь и не дождешься. На­прасно просить того, кто не может быть милосердным. И благодари бога, что так дешево отделалась. Немало мне в свое время рассказывали о тебе и предостерегали, да только я сразу не поняла, кто ты такая.