Селестина - [11]
На что уж Вергилий много знал, а вот и его подвесили на башню в корзине всему Риму на погляденье. Но от этого он не лишился ни славы, ни имени своего.
ПАРМЕНО. Но ведь он не был осужден.
СЕЛЕСТИНА (вытерла слёзы). Молчи, олух! Что ты смыслишь в делах церковных? Её заставили сознаться лживые свидетели и пытки в том, чего не было. Но сердце, привычное к страданию, переносит его легче. Твоя матушка столько вытерпела на этом свете, Господь, надо думать, хорошо наградил её на том.
ПАРМЕНО. Хватит. Поговорим о делах насущных, это важней, чем вспоминать мертвецов. Ты забыла, что обещала свести меня с Ареусой?
СЕЛЕСТИНА. Раз обещала, значит не забыла. Зайдем к ней по дороге.
У дверей какого-то дома, очертания которого едва можно было различить в темноте, они остановились. Селестина, как кошка, в темноте видит, ей тут всё родное и близкое в её Испании, в этом городе, она и на ощупь, и с завязанными глазами везде пройдет.
Подожди под лестницей. Я поднимусь, погляжу, удастся ли наладить дело.
Постучала в дверь. Дверь открыта. Вошла Селестина, осмотрелась, поползла по лестнице вверх. Ареуса в кровати скучает, рядом — свечка, ветром пламя колышется.
АРЕУСА (жеманно). Кто? Кто в такой поздний час поднимается в мою комнату?
СЕЛЕСТИНА. Твоя старая поклонница.
АРЕУСА. Я уже спать укладывалась.
СЕЛЕСТИНА. С курами, доченька? Ты так не разбогатеешь!
АРЕУСА. Иисусе! Я сейчас оденусь, а то мне холодно.
СЕЛЕСТИНА. Нет, не оденешься! Наоборот, ляжешь, тогда и поговорим.
АРЕУСА. Мне весь день нездоровится. Не порок, а нужда заставила меня пораньше сменить юбку на простыню.
СЕЛЕСТИНА. Так не сиди же, ложись и укройся, а то ты похожа на сирену. Ай, как пахнет твое белье! Оно все из кружев! До чего же ты свеженькая! Что за простыни и одеяло! Что за подушки! И какие белые! Просто что твой жемчуг! Чтоб такой была моя старость! Дай мне разглядеть тебя да нарадоваться.
АРЕУСА. Тише, матушка, не трогай меня, не щекочи. Смех меня разбирает, а от него боль разыграется ещё пуще.
СЕЛЕСТИНА. Какая боль, душенька моя? Ты шутишь?
АРЕУСА. У меня матка поднялась к груди, давит, сил моих больше нет.
СЕЛЕСТИНА. Дай-ка пощупать. Мне, грешной, такая боль тоже малость знакома, у всех нас есть или была матка и эти горести.
АРЕУСА. Вот тут я ее чувствую, над желудком.
Селестина засунула руку под одеяло, щупает Ареусу.
СЕЛЕСТИНА. Какая ты пухленькая! Что за груди! Бог дал красоту, чтоб зря пропадала юная свежесть под горой сукна да полотна? Не будь собакой на сене! Сама-то не станешь собой наслаждаться, пусть хоть другой насладится!
АРЕУСА (хихикает). Право, матушка, никто меня не любит. Хватит шутить, дай лучше какое-нибудь средство от моей болезни.
СЕЛЕСТИНА. Если болезнь не запущена, то мята, полынь, дым от жженых перьев куропатки, от розмарина, мха, ладана помогут и облегчат боль, и мало-помалу матка опустится на место. Но я знаю кое-что полезнее, только не хочу тебе говорить, ведь ты из себя корчишь святую.
АРЕУСА. Скажи, матушка, Бога ради.
СЕЛЕСТИНА. Брось, ты меня понимаешь, не прикидывайся дурочкой.
АРЕУСА. Догадалась! Но мой дружок отправился на войну. Могу ли я его так подло обмануть?
СЕЛЕСТИНА. Подумаешь, какой ему убыток, какая великая подлость!
АРЕУСА. Еще бы не подлость! Он ведь дает мне все, что нужно, держит меня в почете, балует меня, обращается со мной так, словно я сеньора.
СЕЛЕСТИНА. Не боишься хвори, держи дверь на запоре!
АРЕУСА. Ладно, хватит, уж поздно. Скажи-ка лучше, зачем пожаловала?
СЕЛЕСТИНА. Я тебе говорила о Пармено. Не отказывайся сделать то, что тебе ничего не стоит. Он пришел со мною. Если он придется тебе по вкусу, пусть насладится тобою, а ты — им. Хоть он много на этом выиграет, ты тоже ничего не проиграешь.
АРЕУСА. Соседки мои завистливые, всё моему дружку расскажут.
СЕЛЕСТИНА. Мы пробрались сюда потихоньку!
АРЕУСА. Об этой ночи я не говорю, а что дальше-то будет?
СЕЛЕСТИНА. Ай-ай, посмотрела б ты, какая сноровка у твоей сестрицы! Один у нее в постели, другой за дверью, третий дома по ней вздыхает. И со всеми-то она поспевает. Что, если у тебя двое будут, об этом расскажут доски в кровати? Один раз не в счет. Монах по улице в одиночку не ходит, куропатка одна не летает, одна ласточка весны не делает, одному свидетелю не верят. Чего же ты хочешь от единицы? Заведи хотя бы двух. Два — хорошее число. Ведь у тебя два уха, две ноги и две руки, две простыни на постели, две рубашки на смену. А захочешь нескольких, тебе же лучше! (Кричит вниз). Иди сюда, сынок Пармено!
АРЕУСА. Не надо, провались я на этом месте! Я умру со стыда!
ПАРМЕНО (входит). Храни тебя Господь, сеньора!
АРЕУСА. Добро пожаловать, благородный кабальеро!
СЕЛЕСТИНА. Подойди, осел! Слушайте оба: он вечно по тебе страдал. Я знаю, ты поймешь эти страдания и пожалеешь его, а если он проведет у тебя ночку — тем лучше.
АРЕУСА. Умоляю, матушка, не нужно. Господи, не требуй этого от меня!
СЕЛЕСТИНА. Подойди сюда, стыдливец! Я хочу увидеть, на что ты годишься. Пощекочи-ка ее тут в постели!
АРЕУСА. Он не такой невежа, он не заберется в заповедник без разрешения.
СЕЛЕСТИНА. Тихо! Ты проснешься поутру румяной, а он — бледным. Ничего, он петушок, молокосос, у него и через три ночи гребешок будет в отменном виде. Таких вот мне, когда зубы покрепче были, прописывали к обеду врачи.
Любительскому ансамблю народной песни «Наитие» – 10 лет. В нем поют пять женщин-инвалидов «возраста дожития». Юбилейный отчетный концерт становится поводом для воспоминаний, возобновления вековых ссор и сплочения – под угрозой «ребрендинга» и неожиданного прихода солистки в прежде равноправный коллектив.
Монолог в одном действии. Написана в июле 1991 года. Главная героиня Елена Андреевна много лет назад была изгнана из СССР за антисоветскую деятельность. Прошли годы, и вот теперь, вдали от прекрасной и ненавистной Родины, никому не нужная в Америке, живя в центре Манхэттена, Елена Андреевна вспоминает… Нет, она вспоминает свою последнюю любовь – Патриса: «Кто-то запомнил первую любовь, а я – запомнила последнюю…» – говорит героиня пьесы.
«Для тебя» (1991) – это сразу две пьесы Николая Коляды – «Венский стул» и «Черепаха Маня». Первая пьеса – «Венский стул» – приводит героя и героиню в одну пустую, пугающую, замкнутую комнату, далекую от каких-либо конкретных жизненных реалий, опознавательных знаков. Нельзя сказать, где именно очутились персонажи, тем более остается загадочным, как такое произошло. При этом, главным становится тонкий психологический рисунок, органика человеческих отношений, сиюминутность переживаний героев.В ремарках второй пьесы – «Черепаха Маня» – автор неоднократно, и всерьез, и не без иронии сетует, что никак не получается обойтись хорошим литературным языком, герои то и дело переходят на резкие выражения – а что поделаешь? В почерке драматурга есть своего рода мрачный импрессионизм и безбоязненное чутье, заставляющее сохранять ту «правду жизни», которая необходима для создания правды художественной, для выражения именно того драматизма, который чувствует автор.
Амалия Носферату пригласила в гости человека из Театра, чтобы отдать ему для спектакля ненужные вещи. Оказалось, что отдает она ему всю свою жизнь. А может быть, это вовсе и не однофамилица знаменитого вампира, а сам автор пьесы расстаётся с чем-то важным, любимым?..
Пьеса в двух действиях. Написана в декабре 1996 года. В провинциальный город в поисках своего отца и матери приезжает некогда знаменитая актриса, а теперь «закатившаяся» звезда Лариса Боровицкая. Она была знаменита, богата и любима поклонниками, но теперь вдруг забыта всеми, обнищала, скатилась, спилась и угасла. Она встречает здесь Анатолия, похожего на её погибшего сорок дней назад друга. В сумасшедшем бреду она пытается вспомнить своё прошлое, понять будущее, увидеть, заглянуть в него. Всё перепутывается в воспаленном сознании Ларисы.
В этой истории много смешного и грустного, как, впрочем, всегда бывает в жизни. Три немолодые женщины мечтают о любви, о человеке, который будет рядом и которому нужна будет их любовь и тихая радость. Живут они в маленьком провинциальном городке, на краю жизни, но от этого их любовь и стремление жить во что бы то ни стало, становится только ярче и пронзительнее…