Секунданты - [27]

– Спички на подоконнике, – сказала ему вслед Верочка.

Вернувшись, он встретил ее вопрошающий взгляд и кивнул. Это означало что-то вроде «рассказывай, я слушаю».

– Наверно, был уже четвертый час, когда он заговорил, – продолжала Верочка. – Уже после всего. Он ни слова не сказал, но это была такая нежность, слов и не нужно было вообще, они бы только все испортили… Он встал и, как был, вышел на балкончик. Я закуталась в одеяло и ждала его, даже позвать боялась. Он вернулся, сел, и я втащила его под одеяло. Он замерз на ветру, я прижалась к нему, чтобы отогреть. И тогда он сказал: «Наверно, я когда-нибудь сделаю этот третий шаг». Окно открывалось в комнату, чтобы встать у парапета, нужно было сделать как раз два шага. Он сказал про них, когда мы еще смотрели на звезды. «Третий шаг», – сказал Чесс. Я посмотрела ему в лицо и не поняла, шутит он так или нет. Тогда с него уже сошел крымский загар и он больше не был похож на сиамского кота. Но его волосы показались мне седыми. Такие они в темноте были светлые. Я попросила его, чтобы он больше так не говорил. Он спросил – а думать можно? Я поняла, что каждый раз у окна эта глупость приходит ему в голову. Я спросила, не случилась ли с ним неприятность. Он ответил, что он сам – одна большая неприятность. И среди людей без неприятностей ему, похоже, не место. Потом оказалось, что все это были мелочи, главные проблемы его ждали зимой. Он встал, оделся и сел за стол – писать. Он писал при свече и проработал так три часа, не обращая на меня внимания. Может быть, он думал, что я уснула. Но я не могла уснуть. Потом я услышала первый троллейбус и стала одеваться. Он не обернулся. Я совсем оделась, он встал, провел меня по коридору и выпустил. Ни слова о том, что мы еще когда-нибудь встретимся, он не сказал. И я побежала на остановку.

– И он не проводил? – недоуменно спросил Валька.

– Он остался работать. А я вдруг забеспокоилась насчет тетради с конспектами, я как раз успевала заехать за ней домой и – на лекции, на первую пару. Глупо, да?

– Вы после этого встречались? – пытаясь хоть что-то понять, спросил Валька.

– Несколько раз. У меня, потом у него.

– И что, тоже молчали?

– Да, молчали… Чессу было тогда очень плохо, и он знал, что будет еще хуже. Ведь он был Первый, понимаешь? Всякие там сорок седьмые публиковались, и ничего, а у него рогатка за рогаткой. Он был лишним. Они с Лешкой писали правду, только Лешка уже тогда за границу собирался, а Чесс – нет. Помнишь его песни? Вся его надежда была на эти кассеты. Из первого сборника половину стихов выкинули. Повесть он даже в издательство не понес – так прямо, неоконченную, пустил по рукам. Он понял, что его проза и стихи иначе не дойдут до людей, а больше он ничего делать не умел и не хотел. И если бы случилось еще что-то скверное… ну, вот оно, наверно, и случилось…

– А Второй? Они же были вместе в тот вечер!

– Я сама тогда видеть не могла Второго. Как он не понял, что Чесса нельзя оставлять одного! Ведь он вышел в коридор – и тогда Чесс сделал этот самый третий шаг! Наверно, Изабо и Толик напрасно его во всем обвиняют. Он не удержал Чесса – вот и вся его вина. Но они меня не слушают. Они все это понимают как-то иначе. А если бы они слышали, как он сказал про этот третий шаг… может, они бы поняли?

– А если Изабо знает больше тебя? Он же в последние месяцы часто бывал в мастерской.

– Она слишком сильная, чтобы понять… И Широков тоже – он хороший, он добрый, он так к Чеське был привязан, но они не видели, что Чеська из другого теста, что он весь издерганный, что у него нервы – как волоски. Они думают, все такие же толстокожие, как они сами!

– Здрасьте! – возмутился Валька. – Ты же сама говорила, какая Изабо чуткая, как она тебя понимает!

– Меня – понимает. А Чесса – никогда не понимала! И Чесса я ей не прощу. Ему же так тошно было, когда он к ней приезжал! Он приедет – а она работает, и никто ей не нужен, и у нее свои проблемы. Чесс посидит, посидит в углу, ну, где этажерка, и едет домой. А она, может, спасти его могла! Только она в упор видеть не хотела, что с ним творится. А потом и вовсе выгнала! Он же ей про третий шаг не говорил…

Такой злости и ярости от Верочки Валька не ожидал. А она еще, разволновавшись, вскочила, не рассчитала движения, поддела плечом книжную полку над диваном и все посыпалось на Вальку. Он успел подхватить магнитофон. А на колени ему лег гусар, при сабле, но без пистолетов.

– Кассеты тебе Чесс подарил, или сама переписала? – спросил он, благо возникла зацепка.

– Две переписала, одну подарил.

– А что, больше не было?

– Песен, конечно, было куда больше. А все ли он записал – не знаю. Да мало ли кто мог их записать, пока он пел? А может, он успел записать сам и кому-то отдал?

– Не Второму?

– Да что вы все, будто сговорились! – рассердилась Верочка. – Кассеты у Второго, пьеса у Второго, роман у Второго!.. Ничего такого у него больше нет. Были Чеськины стихи, которые в редакции завернули, – так он их давно Толику отдал. А вы все из него злодея сделали! Он ведь очень даже неплохой писатель. Я потом печатала его рукописи – когда уже ушла из университета. И когда «Приют обреченных» к печати готовили, тоже здорово помог. Ведь это мы втроем книгу сделали – Широков, Изабо и я. Она обложку нарисовала, в типографию, как на работу, ездила, чтобы цветоделение не испортили. Широков составил книжку, я перепечатала, корректуру держала… А Второй то нужному человеку позвонит, то насчет бумаги договорится… Ой! Папа пришел!..