Секунданты - [26]

Верочка помолчала.

– Если тебе неинтересно, скажи, – попросила она. – Может быть, это на самом деле интересно только мне одной.

– Мне тоже, – сказал Валька. – Я вот песни его слушаю, а какой он – даже не представляю.

– Его нетрудно представить хотя бы потому, что у него высокий голос. Если бы такой голос был у здорового дяди, это было бы просто смешно… а Чесс никогда не был смешным. В нем была гармония. Понимаешь? И такой голос, и эти локти в стороны, и это лицо, тонкое и открытое одновременно… не понимаешь?

Валька чуть улыбнулся ей – мол, продолжай.

– Он так пел, что хотелось встать перед ним на колени, встать и смотреть снизу вверх. Когда я поняла это, мне стало страшно. И я уже не могла сдерживать себя. Он так пел, что все подобрались к нему поближе и смотрели на него одинаковыми глазами, сумасшедшими и покорными… понимаешь?

– Ага…

– Я больше не могла, я подошла сзади… на табуретке за его спиной был краешек… вот я и села, и слушала, как он поет, прижавшись к его спине, прямо ухом – к спине… и ничего не понимала, только чувствовала эту спину, и каждое движение рук, но мне даже не пришло в голову, что я могу его обнять.

– А он? – спросил Валька.

– А он пел. Конечно, он почувствовал, что сзади кто-то сидит, но я ему не мешала, и он пел дальше. А потом уже, когда он начинал петь, я даже выходила в другую комнату или коридор, я просто боялась потерять сознание. Я не думала, что можно так полюбить человека.

– А он тебя? Это ведь было бы страшно несправедливо, если бы он ничего не понял, – со вздохом сказал Валька.

– Он понял… Это было осенью, – Верочка тоже вздохнула. – Я сама пришла к нему. Я весь день чувствовала, что ему плохо и он зовет на помощь. А у нас был вечером коллоквиум перед зачетом, и я была тогда такая дура, что осталась на этот коллоквиум, представляешь? Но я чувствовала, что должна бежать к нему… С тобой бывало такое – чувствуешь, что сейчас должно случиться?

– Бывало, – ответил Валька, потому что в последние недели с ним в основном это и бывало.

– Чесс сказал, что он как раз думал обо мне. И я поняла, что никогда не уйду оттуда, что там теперь мой дом. Я была готова, чтобы уже никогда не вернуться сюда, к своим, понимаешь? Конечно, сейчас это звучит глупо… Мы провели вместе остаток вечера, а потом встали у окна. Чесс жил на шестом этаже в старом доме. Это было французское окно, знаешь, от самого пола, оно открывалось в комнату и там еще был маленький парапет, вроде балкона. Мне сразу стало холодно, я прижалась к нему, он обнял меня и стал рассказывать про звезды, про Кастора и Поллукса, это звезды-близнецы. Он очень интересно рассказывал, но я ничего не понимала, так мне было холодно и так я чувствовала его руку… Потом мы вернулись в комнату и я села на кровать с ногами. У него была такая смешная, скрипучая, проваленная кровать…

Она улыбнулась, улыбнулся и Валька.

– Он сел рядом. Я стала целовать его руки. Я лежала головой на его коленях, целовала руки и чувствовала, что схожу с ума. Мне казалось, что я так и умру сейчас с этими руками у губ. А он молчал и позволял мне делать все, что я хотела. Потом он так же молча лег рядом со мной. Теперь я понимаю, что просто сама не оставила ему другого выхода – был третий час ночи, не выгонять же меня! А больше лечь ему было некуда.

И дальше Верочка заговорила, глядя прямо в глаза Вальке, с болью и отчаянием.

– Я слишком любила в тот вечер, чтобы еще и думать! Я приподнялась на локте и увидела, что он закрыл глаза и закинул голову, но он не спал. Наверно, он воображал, что рядом с ним не я, а совсем другая женщина, и что это она его целует. Я знала, кто эта женщина, просто мне тогда было не до правды. Я так любила, что мне было не до правды! И мне было все равно, молчит он или говорит, смотрит на меня или не смотрит. Я слишком любила его, я непростительно слишком любила…

Она помолчала – возможно, ждала, чтобы Валька что-то ответил.

Но он был занят – пытался вспомнить, как у них было с Татьяной пять лет назад. И обнаружил, что вспомнить толком не может, что ту первую ночь, когда все было нелепо и впопыхах, заслонили другие ночи, с их уверенностью и раскованностью. А главное – Татьяна никогда не целовала ему рук, и он даже не мог бы этого представить.

Когда он усилием воли отвлекся от этих воспоминаний, Верочка наливала себе остывший чай. Вся она сникла. Как будто выговорилась – и ни слов, ни дыхания не осталось.

Она попыталась втиснуть заварочник между тарелками. Валька забрал его и поместил на подоконник, к кактусам.

– Ему не за что было любить меня, – глядя в чашку, сказала Верочка. – Ну, кто я такая? Студенточка, дурочка, бегала за ним по улицам и караулила возле мастерской Изабо – нет, правда, провожала его туда и ждала, пока он там сидел с Изабо, чтобы потом проводить к трамваю и ехать в другом конце вагона, да, все это я проделывала, и Изабо видела меня в окно… Он, скорее всего, просто терпел меня. Ведь вокруг него всегда было много девчонок, вечно он поил кого-то кофе и таскал кому-то цветы, даже когда начал ездить к Изабо…

Верочка задумалась. Валька осторожно протиснулся мимо нее и вышел на кухню – зажечь газ под чайником.