Сектантские рассказы - [11]

Кравчук, побледнев и придерживаясь за каменную стену, встал на ноги, затем в отчаянии пнул шашку. Она полетела в пропасть, на прощание что-то злобно проскрежетав.

Федор Петров неожиданно и громко запел христианский гимн -- казалось, камни вокруг зазвенели -- и, помогая раненому полицейскому, стал спускаться вниз. При этом ослабевший Кравчук рыдал как ребенок: "Прости меня, друг... прости ради Бога!.."

Внизу полицейские растроганно наблюдали за этой почти библейской картиной. Даже суровый Громов тихо произнес какую-то молитву и едва заметно осенил себя крестным знамением.

3

Через неделю после описанных событий Федор Петров, а также его жена и шестеро детей, лишенные имущества, вместе с группой других сектантов из прифронтовых деревень, были отправлены под конвоем в Сибирь. Их провожали несколько отчаянно смелых единоверцев. Рядом с ними за последней телегой, где сидела семья Федора Петрова, какое-то время шел человек в военной форме и с перебинтованной головой. Провожающие приняли его за раненого солдата с германского фронта. Он все время плакал и что-то тихо повторял. Те, кто находились поблизости от него, рассказывали, что его словами были: "Есть Бог, есть!.. Он защитит, Он поможет!.."

2001 г.

ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ

Случилось это в конце 1919 года, где-то сразу после Хануки. Председатель N-ской ЧК Михаил Рябинин (он же Мойше Рабинович), с энтузиазмом перекладывая кипы протоколов допросов из ящиков старого стола в только что конфискованный Советской властью у местного эксплуататора роскошный многостворчатый шкаф довоенной работы, оступился и упал в собственном кабинете. Полежав немного в неестественной позе и потерев ушибленное место, он стал подниматься и вдруг увидел мелькнувшую где-то среди рассыпавшихся по полу листов знакомую фамилию: Фрухштейн. Взволнованно раздвигая руками документы, Рябинин вскоре обнаружил нужный протокол, о существовании которого еще минуту назад не подозревал. Действительно: "Фрухштейн Соломон, 1895 года рождения, уроженец местечка С. близ Бердичева". Он, друг детства Шломо! Рябинин с забившимся сердцем заглянул в его дело и с радостью обнаружил, что Фрухштейн задержан ЧК месяц назад по не столь уж тяжелому обвинению в пособничестве белогвардейцу, молодому юнкеру, которого просто лечил в своем доме от какой-то серьезной болезни.

Рябинин властно окрикнул часового и приказал тут же доставить Фрухштейна к себе в кабинет. Спустя пять минут Шломо уже барахтался в объятиях председателя ЧК, не вполне понимая еще, что с ним происходит. В переполненной камере он много раз слышал о страшном "комиссаре Рябинине", искренне боялся возможной встречи с ним, которой все-таки не избег, но которая неожиданно вылилась в самую теплую встречу со старым другом Мойше Рабиновичем. Воистину, "коль славен наш Господь в Сионе"!

Вновь позвав часового, Мойше мгновенно устроил шикарный стол. Конечно, то была не фаршированная рыба со свежей халой, как в детстве, но все же нечто впечатляющее для скромного арестанта. Плеснув в стаканы чудовищно пахнущего самогона, Мойше радостно провозгласил тост за встречу. Шломо столь же радостно ответил на приветствие, но пить отказался.

-- Лучше я поем, можно? -- сказал он и, не дожидаясь ответа, придвинул к себе вареную картошку и увесистую горбушку хлеба.

Мойше выпил один, не сводя счастливых глаз со Шломо.

-- Можно, теперь тебе все можно, -- проговорил он, невольно крякнув и переводя дух, -- завтра же утром тебя выпущу! Ты, конечно, ни в чем не виновен. Прости, друг, -- революция, сам понимаешь...

-- Да-да, разумеется, я все понимаю, -- скороговоркой подтвердил Шломо, ничего вовсе не понимавший, что уже третий год творилось в этой стране, и по-прежнему даже не веривший, что ужасный чекист, сидевший перед ним, -- это его лучший друг детства Мойше.

-- А помнишь, как мы с тобой мечтали найти клад и сделаться первыми богачами среди евреев? Ха-ха-ха! -- пустился в приятные воспоминания Мойше. -- А помнишь, как влюбились одновременно в красавицу Соню Осик, а она ответила, что выйдет замуж за того, кого из нас первым попросят сесть у восточной стены синагоги? Хо-хо-хо, правильная была девочка...

Шломо охотно поддержал этот веселый разговор, и около часа из кабинета председателя ЧК слышался лишь дружный смех и то и дело повторявшаяся фраза: "А помнишь... Нет, ты помнишь?!."

И вдруг весь этот милый вздор разбился о простой и в принципе не обязательный для откровенного ответа вопрос Рябинина.

-- Слушай, Шломо, и как ты так неосторожно вляпался в эту скверную историю? Стоило ли рисковать жизнью из-за какого-то юнкера? Зачем ты его прятал и лечил?

Неловкая пауза зависла в воздухе. Улыбки медленно сходили с лиц друзей.

-- Ты действительно хочешь это знать? -- серьезно спросил Фрухштейн.

-- Я пытаюсь придумать формулировку, за что я тебя завтра выпускаю из-под ареста. Ты знал этого белогвардейца, он что-то сделал доброе для тебя?

-- Нет, Мойше. Когда я подобрал его на дороге за городом, я видел его впервые в жизни.

-- Какая глупость! Ты слышал, какие сейчас действуют законы? Законы революционного времени! Тебя могли уже поставить к стенке, если бы мне самому не попалось в руки твое дело... И все же, зачем ты его хотел спасти?