Секта-2 - [17]
Скот продавали в самом дальнем от входа углу площади. Место это было обнесено изгородью с тех самых пор, как однажды взбесившийся бык, сорвавшись с привязи, перетоптал и изувечил рогами множество покупателей на расположенном по соседству невольничьем рынке как раз в тот момент, когда шла решающая торговля сразу за четырех прекрасных рабынь-сестер из северных земель, которых их владелец отчего-то решил не продавать по отдельности.
Еще совсем недавно запах навоза смешивался здесь с запахом рабов и некрепкого, впервые попавшего в эту часть базара человека мог запросто свалить с ног. Теперь же рабов перед продажей мыли в медных чанах, а на скотном дворе по личному приказу городского наместника каждый из торговцев должен был засыпать навозные кучи соломой из сухого тростника. Эта мера пусть и немного, но исправила положение с неприятными запахами, да и дела на невольничьем рынке пошли заметно лучше. Теперь здесь стали бывать даже аристократы и члены семьи самого Рамзеса Великого, да продлят боги его жизнь в Нижнем мире, да встретят его в Верхнем с той же пышностью, какой окружил он себя здесь, выстроив Золотую башню, а вокруг нее и новую столицу – прекрасный Перавис.
Суета на базаре меж тем продолжала набирать обороты. Еще два-три часа, и яростные лучи высоко поднявшегося солнца сделают нахождение на базарной площади невыносимым. Камень раскалится так, что будет жечь пятки даже через подошвы кожаных сандалий, и до той поры, пока солнце не пройдет зенит, торговли не будет, а значит, надо успеть завершить все дела до наступления палящей жары.
Хемур, высокий и тощий, как щепка, продавец рабов, придирчиво осматривал свежий товар, только что прибывший из Финикии своим ходом, и кадык его недовольно ходил вверх-вниз: рабы имели до того жалкий вид, что понадобилось бы не меньше двух недель, чтобы превратить этот замученный скот в нечто, имеющее хоть какую-то ценность, продать же их в том виде, в каком они пребывали теперь, означало ничего не заработать, а то, чего доброго, еще и потерять вложенное. Но выхода у Хемура не было: после потери корабля с невольниками из Хананеи он остался должен, а кредиторы ждать не собирались. Если не собрать в ближайшие несколько дней столько серебра, сколько требуется, его поволокут в суд фараона, а там разговор короткий: вывезут подчистую все имущество, а самого, чего доброго, закуют, выжгут на лбу долговое клеймо и сошлют под Фивы, на строительство храма Озириса. Туда сейчас сгоняют всех, кто хоть в чем-то проштрафился: стройке не хватает рабочих рук, а мрут там сотнями – и рабы, и подданные Рамзеса Богоподобного – без разбору.
– Что ты с ними делал по дороге? Совсем не кормил? Опять присвоил большую часть денег, которые я давал на еду для рабов? – Хемур обращался к старшему надсмотрщику Ипи Хромому. Прозвище свое тот получил, сломав ногу после неудачного падения с лошади: нога срослась неправильно, став намного короче, и Ипи не ходил даже – ковылял, сильно заваливаясь на правый бок.
Надсмотрщик ответил не сразу. Он снял с себя кошель, вывернул его наизнанку и с преувеличенным почтением, весьма похожим на издевку, положил кошель перед Хемуром:
– Вот все, что осталось от тех денег, господин мой Хемур. Они кончились за четыре дня до Перависа, и если бы не моя предусмотрительность, то мы потеряли бы всех рабов и сами передохли бы от жажды и голода. Наши раздувшиеся на жаре трупы сейчас заносило бы песком Синайской пустыни, – запричитал Ипи, искоса поглядывая на хозяина, характер и повадки которого он знал наизусть, так же как и скверный норов собственной короткой ноги.
– Всех рабов?! – Хемур впал в ярость. От этого он, казалось, высох еще больше и стал напоминать медный гвоздь. – Что значит – потеряли бы всех?! А скольких же вы потеряли, в таком случае?
Ипи вздохнул, еще больше втянул голову в плечи и спокойно ответил:
– Половину, господин. Но поверь, моей вины тут нет. Если бы мы отправили их на весельном плоту вверх по реке или морем, как в прошлый раз, то сохранили бы почти всех, но при этом мы отдали бы перевозчикам уйму серебра, а сделать этого мы никак не могли, ведь того, что было у нас с собою, едва хватило на покупку невольников после длительного торга и на сносное для них пропитание. Последние четыре дня я содержал их из собственной, мне положенной награды и, признаться, сам теперь гол, как щипаная кошка. Не мог бы ты, о Хемур Достопочтенный, сын Мангабата, возместить мне мои убытки сейчас же? Ибо не имею я чем питаться и чем утолить жажду, – сокрушенно попросил Ипи.
– Ах ты вонючий, хромой, лживый осел! – Хемур затопал ногами, и его белый, доходивший до колен хитон затрепетал, будто полотнище шатра при сильном ветре. – Пусть тебя проклянут боги! В прошлый раз та дырявая посудина, которую ты нанял, утонула, а нынче ты погубил половину товара, присвоил деньги и теперь еще имеешь наглость просить меня возместить тебе какие-то твои убытки?! Я размозжу твою голову об эту каменную плиту под ногами, если еще раз заикнешься мне про убытки! Это у меня убыток, да такой, что я вынужден буду продать весь этот замученный тобою скот за гроши и все равно останусь должен этим двум бесчестным ростовщикам Метену и Мерсу, пусть их скорей призовет к себе Анубис! А вот на что я куплю новых рабов, не знает никто! Тех, которых ты отправил морем, убил шторм! Почему ты не поплыл с ними вместе, Ипи-вор?! Лучше бы ты утонул, тогда я всем говорил бы, что Хромой – честный человек, хотя, конечно, и дурак. О боги, за что вы возненавидели меня, за что лишаете всего состояния, почета и уважения людей? Ипи, осел, скажи мне, где среди тех, кого ты привел, крепкие молодые мужчины? Где молодые девы, чью красоту можно было бы увидеть и под нынешним слоем грязи, которая сделала их лица черными, точно уголь? Я вижу здесь лишь стариков, старух, уродин и малых детей. Кого же ты привел мне?
