Сексуальная жизнь наших предков - [83]

После церемонии отец устроил приём, который продолжался до самых сумерек. Ближе к вечеру, хотя оркестр ещё играл, а гости наслаждались десертами, Гаддо взял меня за руку и вывел из дома через заднюю дверь. Мы сели в ландо и поехали на виллу, где собирались провести ночь. Снова очутившись на знакомых кожаных подушках, я разревелась от усталости, беспокойства и страха. Но Гаддо, утирая мне лицо платком, лишь посмеялся. А что, если сбежать? Это мой последний шанс. Пока лошади идут шагом, я распахиваю дверцу, спрыгиваю с подножки, убегаю, прячусь, а потом скрываюсь в монастыре... Нет, это всего лишь фантазии.

И вот мы в спальне. «Погаси свет», – советовала мне Урсула. Легко сказать, когда речь идёт о единственной керосиновой лампе на комоде. Но на виллу провели газ, и в нашей спальне по стенам горят не меньше пяти бра, настолько ярких, что ночью светло, словно днём. И, как будто этого мало, в камине полыхает огонь. Я обвела комнату взглядом в поисках гардеробной, чтобы, удалившись туда, сменить белое платье на ту чудесную ночную рубашку, которую, уверена, кто-то (Тоска?) уже для меня приготовил.

Но гардеробной не было.

Гаддо снял цилиндр, поставил его на стул, подошёл ко мне и начал молча расстёгивать пуговицы на спине свадебного платья. Он делал это медленно, щекоча усами мою шею. Наконец платье упало на пол, и я осталась в одной сорочке.

– Ты разве не собираешься погасить свет? – выдавила я дрожащим голосом.

– Если только на время сна. Я бы не пропустил такое зрелище и за всё золото мира, – шутливым тоном ответил он.

Я снова заревела, но он не обратил на это внимания и продолжил меня раздевать, легко справившись с кружевным лифом. Теперь на мне были только чулки. «Их можешь не снимать», – шепнул он. Я отскочила к кровати и спряталась под одеялом, закутавшись в него до самой шеи.

Тогда Гаддо медленно начал раздеваться, аккуратно складывая одежду на кресло, пока не остался в одной сорочке – такой же, как у моего отца: она доходит ему до колен. Святая Агнесса, пусть он прекратит, я же ещё ни разу в жизни не видела голого мужчину!

Но он не прекратил.

Спаси меня, Святая Агнесса!

– Да ладно, быть того не может, чтобы восемнадцатилетняя девица не знала, как выглядит мужчина! – проворчала Джиневра.

Ада захлопнула дневник и забралась под одеяло.

– Всё, хватит! Мы с тобой подглядываем за ней, как две вуайеристки. Так нечестно! Бедная бабушка Ада...

– Прости, конечно, но ей не обязательно было описывать процесс в деталях, – возразила племянница. – Как бы то ни было, мы вполне можем их пропустить и читать дальше, пока мы дойдём до того момента...

– ...который тебя так напугал? Или просто удивил? Что ты узнала такого, чего предпочла бы не знать? Нет, раз уж начали, придётся продолжить. А ты, Адита, что засомневалась? Ты ведь всегда была такой дерзкой девчонкой, вечно бросала мне вызов, считая меня ханжой. Но что ты вообще могла знать обо мне, о своём деде, о нашей жизни? Кончай привередничать и читай дальше!

Вздохнув, Ада снова взяла в руки дневник, который сам собой раскрылся на той странице, где они остановились.

Донора, 10 января 1909 года

Ту ночь и все последующие я могу описать только двумя словами: отвращение и ужас. Да, ужас: я до сих пор не знаю, как глубоко Гаддо может проникнуть в меня своим инструментом, которым орудует с такой силой. Может, он и вовсе способен меня им выпотрошить? Так со всеми невестами случается, тут уж ничего не поделаешь, сказала мне мама. И с ней тоже так было? Каждую ночь, как со мной? Поверить не могу!

Но и днём Гаддо не оставляет меня в покое. Он уходит из дома по своим делам, и я никогда не знаю, когда он вернётся. Всякий раз, как заслышу скрип ворот и шаги по дорожке, сердце ёкает и ком подступает к горлу.

Время от времени меня навещают кузины или другие родственники, заходила и тётя Эльвира: она явно ожидала вознаграждения за прекрасный дом, слуг, экипаж и возможность помочь родителям, которые я получила благодаря ей. Она убеждена в важности своей роли и часто напоминает мне об этом. Теперь у меня множество чудесных модных платьев, и, кроме того, я вернула себе почти все фамильные драгоценности, хотя, к счастью, никто не знает, чего мне это стоило.

В моем ведении кухарка и две горничные, младшая из которых, в белом фартуке и кружевной наколке, помогает мне подавать чай. Чашки здесь из лучшего фарфора, а приборы и подносы – чистого серебра.

Гаддо поднимается по лестнице и входит в гостиную, едва приветствуя гостей. Независимо от степени знакомства, он буквально выталкивает их вон: «Простите, мне нужно побыть наедине с женой». Кто-то обижается, другие понимающе кивают мне и улыбаются.

Как только они выходят, даже ещё не закрыв двери, Гаддо приказывает мне раздеться. К счастью, камины всегда горят, так что в доме жарко, поэтому он иногда заставляет меня часами оставаться голой. Он требует, чтобы я прохаживалась взад-вперёд, а сам, полностью одетый, сидит в кресле, курит гаванскую сигару или потягивает свой ликёр. Ему нравится, когда я тоже пью, но меня мутит от одного только запаха. Иногда велит мне поиграть на фортепиано или сесть к нему на колени, обняв за шею, и петь романсы. В гостиной полно зеркал, которые бесконечное число раз отражают моё ослепительно белое обнажённое тело. Я закрываю глаза, но Гаддо замечает это и начинает ругаться: «А ну-ка открывай и смотри! Разве тебе не нравится?»