Сексуальная жизнь наших предков - [81]

Мы выезжаем каждый вечер. Катаемся по центральной аллее парка, и когда нас приветствуют из других экипажей, мне кажется, что в женских глазах я читаю зависть, но отчасти и презрение. Синьор Бертран пытается вести со мной беседы – в основном о своих детях: рассказывает, что дочка – его любимица, что она читает больше брата, чаще проявляет интерес к торговым делам и очень ласковая. Говорит, она очень похожа на мать, его первую жену: та была красавицей и образцом добродетели, жаль только, рано умерла. Мне тоже жаль: если бы Лукреция Малинверни не умерла, я не сидела бы сейчас на этих кожаных подушках и не ломала бы себе голову, что ответить, когда он спросит, как я собираюсь тягаться с её прекрасным призраком.

Донора, 10 ноября 1908 года

Сегодня я впервые осталась наедине с Гаддо. Мне нужно научиться называть его по имени, сказал он, как только мы сели в ландо, крыша которого была поднята по случаю дождя. Я смутилась (в отсутствие Тоски мне всегда не хватает уверенности), но и представить себе не могла, что...

Гаддо приказал кучеру отвезти нас в контору нотариуса Олдани – мы знакомы, он частый гость в доме тёти Консуэло. Я думала, что мой жених собирается заключить какой-то контракт на покупку леса, но кроме нотариуса и его секретаря в конторе никого не было, а в бумагах стояло моё имя. Я не могла поверить тому, что прочла, но все это оказалось правдой: Гаддо сумел выкупить у нового владельца дом в Ордале, наш родовой дом, из которого, к счастью, и гвоздя ломаного не пропало, не говоря уже о мебели, картинах, белье, кухонной и садовой утвари. Покупка также включала в себя прилегающий к дому сад, конюшни и рощу пробковых дубов по дороге к деревне.

«Я купил дом для Вас, – сказал мне Гаддо. – Он будет только Вашим: я подумал, что крыша над головой и небольшой собственный доход помогут Вам почувствовать себя независимой, даже будучи замужем. Поскольку Вы всё ещё несовершеннолетняя, а я, уж простите меня, опасаюсь, что Ваш отец может воспользоваться этим для своей выгоды, договор составлен так, чтобы Вы вступили во владение имуществом только в возрасте двадцати одного года или после рождения нашего первого ребёнка. Долго ждать не придётся, это я Вам гарантирую. Но заметьте, это всё будет Вашим даже в том случае, если до свадьбы со мной, не дай Бог, что-то случится. Вы сможете распоряжаться домом самостоятельно, и Вам не придётся отвечать ни перед кем, даже передо мной. Но пока, прошу, не рассказывайте об этом ни единой живой душе. Пусть это будет наш секрет».

Я задохнулась от благодарности, потому что никак не ожидала от него столь деликатного жеста. У меня же с двенадцати лет не было ничего своего, даже нового платья!

Поэтому, когда, подписав при свидетелях многочисленные бумаги, мы вернулись в ландо, и Гаддо, не опустив крышу, хотя дождь перестал, приказал кучеру вести лошадей шагом, у меня не возникло ни сомнений, ни подозрений. А когда он спросил, глядя мне прямо в глаза: «Разве я не заслуживаю поцелуя?» – мне не хватило смелости сопротивляться. Смутившись, но желая отплатить добром за добро, я откинулась на подушки и, сложив губы бантиком, стала ждать, что он коснётся их своими. Но этого ему оказалось мало: прижавшись ко мне, он протолкнул язык внутрь моего рта, разжав губы, а его руки между тем начали расстёгивать пуговицы моего платья. Поняв, что он делает, я остолбенела, не зная, как реагировать. Кричать, звать на помощь? Но кого? Дать ему пощёчину? Ландо медленно двигалось по направлению к дому. Я схватила Гаддо за руки, пытаясь остановить, но только напрасно потратила силы. Даже голос оставил меня. Он расстегнул последнюю пуговку, распахнул сорочку, развязал шнурки, и моя обнажённая грудь выпрыгнула из удерживавшего её лифа. Гаддо пробежался губами по моей шее, спустился в ложбинку, пощекотав меня усами, на мгновение запнулся, выбирая, куда отправиться дальше, и наконец поймал губами сосок правой груди. Он мягко сжал его, облизнул языком и всосал до самого неба, заставив моё тело задрожать, словно в лихорадке. Я почувствовала, что умираю от стыда, по щекам потекли слезы, а внизу живота возникло желание помочиться. Кончики обеих грудей (да-да, и второй тоже) затвердели, как будто я замёрзла. Вот, значит, какова цена? И это будет происходить между нами каждый день, точнее, каждую ночь, в одной из комнат той ужасной виллы?

Я всхлипнула – просто не могла больше сдерживаться. Гаддо сразу же отпрянул, мгновенно привёл в порядок моё нижнее белье и рубашку, спокойно застегнул все пуговицы на платье, как если бы это было для него самым привычным делом, хотя петли были несколько туговаты. Я молчала. Наконец он похлопал меня по мокрой от слез щеке, шепнул: «Умница! Так и надо. Ты заслуживаешь подарка», – и вытащил из кармана что-то блестящее. Это был изумрудный браслет моей мамы, который мы уже считали навсегда потерянным. Гаддо аккуратно застегнул его на моем запястье. «Я выкупил у ростовщиков все Ваши фамильные драгоценности», – сказал он, легко переходя с «ты» на «Вы» и обратно: «И буду возвращать их тебе по одной каждый раз, когда ты будешь вести себя так же хорошо, как сегодня, малышка Ада».