Сексуальная жизнь наших предков - [8]

Ада перекусила фруктами, которые накануне нашла в корзинке на прикроватном столике – презент от организаторов. Потом взяла текст доклада, улеглась поперёк кровати и принялась в который уже раз его перечитывать. Но не прошло и десяти минут, как она незаметно уснула.

Пробуждение было внезапным. Казалось, прошло лишь несколько мгновений, но часы на каминной полке показывали без пятнадцати четыре. Вечернее заседание начиналось через каких-то десять минут, а она должна выступать второй! Позорище! Быстро умыться – и бегом, даже не причесавшись, в мятой одежде! Хорошо ещё, она легла не раздеваясь. Да и зал, к счастью, недалеко.

Ада вошла на цыпочках через боковую дверь, стараясь остаться незаметной, но Эстелла, сидевшая рядом со своим профессором во втором ряду, обернулась и заговорщически улыбнулась. «Я пришла только чтобы Вас услышать», – неужели взгляд девушки говорил именно это? Ада пригладила волосы и одёрнула блузку. Она была тронута и польщена.

Первый докладчик, Марк Тиссеран из Сорбонны, уже завершал выступление. Услышав произнесённые по-французски латинские стихи об Энее, спустившемся в загробный мир, Ада догадалась, что речь шла об «Энеиде». А ведь она тоже собиралась процитировать то место, где тень брошенной Дидоны презрительно проходит мимо, отказываясь слушать извинения любовника и не отвечая ему ни единым словом.

Ей было досадно, что доклад коллеги в чём-то предвосхитил её собственный и тот покажется теперь уже не столь оригинальным. Некуйя в изложении Вергилия, как раз объяснял профессор Тиссеран, лишь опосредованно относится к теме «разговоров с мёртвыми». На самом же деле не только покинутая царевна, но и большинство других теней, с которыми сталкивается Эней, не произносят ни слова. Вероятно, это связано с тем редким, если не единственным в античной поэзии случаем, когда речь идёт не о придуманных автором персонажах, а о реально существовавших людях, многие из которых относительно автора «Энеиды» жили совсем недавно. Но для Энея, спустившегося в Аид, это далёкое будущее, они ещё не родились.

– Некоторые даже считались его прямыми потомками, – продолжал Тиссеран, – например, красавец Марцелл, «egregium forma»^[11], как описывает его поэт, любимый племянник Августа, назначенный его наследником, «miserande puer»^[12], внезапно скончавшийся в возрасте девятнадцати лет в 23 году до н. э., то есть за четыре года до публикации поэмы, над которой Вергилий к тому моменту уже некоторое время работал. Может быть, чтобы «заслужить благосклонность»^[13] своего благодетеля, а может, на самом деле тронутый этой внезапной трагедией, положившей конец стольким надеждам, поэт посвятил ему ставшие бессмертными строки: «Tu Marcellus eris! manibus date lilia plenis, purpureos spargam flores»^[14]. Будешь Мар­цел­лом! Обратите внимание: «будешь», а не «все ещё» и тем более, не «есть». Скоро будешь, юноша дивной красы, «egregium forma». Осыпьте его ворохами лилий, а я, Анхиз, осыплю пурпурными розами. Трогательно, не так ли? Говорят, когда Вергилий читал «Энеиду» Августу и его сестре Оттавии, мать Марцелла упала в обморок. Эта патетическая сцена известна нам по картине Энгра.

Вдруг профессор Палевский поднял руку:

– А могу я задать вопрос?

Программа не предусматривала обсуждений, а попытки вступить в спор сурово пресекались модератором, но профессор Тиссеран лишь усмехнулся:

– Пожалуйста.

– Если Марцелл на самом деле существовал, если это исторический персонаж, причём настолько важный, что был назначен наследником самого Цезаря Августа, должны существовать и его портреты?

– Не в современном смысле этого слова. Есть статуи, бюсты...

– А сходство присутствует?

– Кто же это теперь может сказать? Разумеется, художники приукрашали своих знаменитых моделей – по крайней мере, так было до конца XIX века.

– Согласен. Но если он сам, то есть Марцелл, позировал для этих статуй, он бы себя узнал?

– Разве можем мы об этом знать? Да и в конечном счёте какое это имеет значение?

– Какое имеет значение? Некоторые утверждают, что портрет, в котором мы способны себя узнать, содержит частицу нашей души. Вот почему некоторые примитивные народы не позволяют себя фотографировать, – яростно бросился в атаку профессор Палевский.

– Только не говорите, что Вы лично в это верите.

Эстелла беспокойно заёрзала в кресле и вцепилась в руку Палевского, как бы удерживая его, но тот продолжал настаивать: если у докладчика есть слайды, хотя бы один, с изображением таких статуй, их обязательно нужно показать:

– Душа, заключённая в картине, может говорить, если её спросят.

– Прямо здесь и сейчас? – поинтересовался француз. Он явно наслаждался ситуацией. – С нами, современными учёными, занимающимися литературой, а не спиритизмом?

– Конечно, не с любым из нас. Только с тем, у кого есть дар.

Кое-кто в зале тихонько хихикал, но в целом присутствующие были раздражены и смущены. Как реагировать на подобные выходки?

Ада взглядом поискала модератора: почему он не вмешается и не заставит этого сумасшедшего заткнуться? Бедняжка Эстелла, сжимая в руках костыли, что-то возбуждённо шептала Палевскому, словно просила покинуть зал. В конце концов ей удалось убедить профессора хотя бы замолчать, но не раньше, чем он угрожающе процедил: