Сексуальная жизнь наших предков - [62]

Хотя нет, не пусть. Не смогу я месяцами жить в Болонье, не повидавшись с дядей Таном, не удостоверившись, что с ним все в порядке, не поговорив с глазу на глаз. Мне так много нужно у него спросить, иначе я никогда не успокоюсь! Стоп. А зачем мне спокойствие? Разве я несчастна – нет, совсем наоборот, хотя частенько пробивает на слёзы. И он, он тоже будет счастлив, когда узнает, что я подарю ему внучатого племянника! Может, он хотел бы, чтобы я назвала его Танкреди? А почему нет? Танкреди Бертран-второй, который понесёт это имя в будущее, когда... когда...»

У него не хватало смелости закончить мысль, хотя та, невысказанная, мучила её уже несколько лет и стала ещё сильнее после полученной в Кембридже телеграммы. Сколько осталось дяде? Дедушка Гаддо скончался в возрасте семидесяти четырёх лет именно от удара, как тогда называли инсульт. Его сын уже прожил на одиннадцать лет дольше, но перенесённый приступ, хотя и куда более лёгкий, давал понять, что он вовсе не бессмертен.

17

Дария вернулась домой к девяти, раскрасневшаяся и довольная. Она снова съездила в деревушку, где танцевали сиртаки, чтобы сфотографировать площадь с платаном, каменную поилку для скота и крохотную православную церковь при свете дня, и столкнулась в баре («Представь себе, совершенно случайно! Бывает же такое!» – воскликнула она, хотя Ада была уверена, что они заранее условились о встрече) с давешним молодым бородачом в цветастом жилете. Ставросу (а именно так его звали) как любому матросу в увольнении, было совершенно нечем заняться, поэтому он на целый день утащил Дарию подальше от побережья, чтобы показать, как чудесны горные пейзажи: дикие места, никаких туристов – только скалы, пригнутый ветром низкорослый кустарник, тростник, поросшие вьюнком пыльные тропинки и огромные, усыпанные плодами смоковницы. Он никак не мог понять, зачем Дария фотографирует каждый пейзаж дважды, сперва «полароидом», потом зеркальной камерой, но был слишком вежлив и слишком плохо знал английский, чтобы выразить удивление. Пообедали они у одного из престарелых родственников Ставроса, который держал гостиницу и что-то вроде траттории. Весь его дом был увешан бумажными «кружевами», вырезанными из старых газет.

– Кружева просто великолепны! Я сфотографировала кухню в деталях. И ещё синьору, которая вышла побелить облупившийся от ветра кусок стены под водосточной трубой, – вся в чёрном, в одной руке банка свежей извести, в другой – длинная палка с тряпкой на конце. Ставрос ждёт за дверью, я пригласила его в Волос поесть пиццы. Ты с нами? Давай, вставай.

Ада попыталась сесть, но спина заболела сильнее, а щеки вспыхнули жаром.

– Я, похоже, простудилась. У тебя есть аспирин?

– С ума сошла? Никаких лекарств без консультации с врачом. Ложись сейчас же и накройся одеялом.

– Но мне же жарко!

– Пропотеть тебе точно не помешает. А я пока принесу попить. Черт! Как жаль, что ты заболела... Завтра спрошу у Василики, есть ли поблизости клиника или, может, какой-нибудь врач...

– Завтра все пройдёт, вот увидишь. Иди уже к своему приятелю, не заставляй его ждать. И не буди меня, когда вернёшься.

– А ужинать?

– На кухне есть картошка, я скоро встану и сварю. Меня немного подташнивает, а от неё полегчает.

– Хочешь, посижу с тобой? Скажу Ставросу, что не поеду.

– Брось, Дария, не волнуйся так, иначе я тоже разволнуюсь. Езжай поесть пиццы.

Дария нехотя вышла. Ада услышала, как отъезжает машина, выждала пару минут, потом поднялась с постели и, уперев руки в поясницу, пошла во двор: она видела, что так ходят беременные, – правда, живот у них был огромным. «Что же ты творишь, Марчелло? Не больше рисового зёрнышка, а уже столько проблем...»

Выйдя на улицу, она остановилась у раковины, умылась и взглянула в ясное, без единого облачка небо. Сколько звёзд! И так близко: кажется, что Большая Медведица и вовсе устроилась на соседнем холме, положив голову на лапы.

Вернувшись в кухню, Ада поставила на плиту кастрюлю с тремя картофелинами, а пока они варились, достала дневник беременности и, проставив дату, записала: «Простыла. Потрясывает, болит спина. Похоже, поднялась температура. Надо завтра купить градусник». Поев обжигающей картошки, она почувствовала себя лучше и добавила: «Наверное, это просто от голода». Потом легла спать и заснула таким глубоким сном, что не слышала, как на рассвете домой крадучись вернулась Дария.

Проснулась она позже обычного. Из кухни доносилось бульканье кофейника. «Меня сейчас стошнит от одного запаха кофе», – подумала Ада. В это время она, как правило, была уже не дома, а во дворе, успев пережить очередной приступ рвоты, сполоснуть рот, умыться и причесаться. А то и на пляже, разок нырнув и сплавав туда-сюда, прежде чем идти в театр.

Дария что-то напевала, явно пребывая в прекрасном настроении. «Похоже, ужин в пиццерии удался, – подумала Ада, – и то, что было после ужина, тоже. Рада за неё».

Чарующий запах наконец проник в комнату. Но где же тошнота? Её не было, одно только безумное желание насладиться чашкой ароматного горячего кофе, и чтобы сахару побольше. А если у ребёнка будет родимое пятно? Как же она ненавидела все эти родинки, веснушки – в общем, все то, что нарушало однородный тон кожи. Но если он все-таки родится с родимым пятном кофейного цвета, причём прямо на лице? Смогу ли я полюбить его таким?