Секс, магия и психоделия - [79]

, — с издёвкой сказал доктор Колб, — им не надо было вообще прекращать принимать его (наркотик), потому что это (излечение) для них означало только одно — сумасшедший дом, а когда они сидели на этом наркотике и постоянно его принимали, они неплохо справлялись с врачебными обязанностями». Американское общество на протяжении десятилетий игнорировало прагматичный подход доктора Колба и героически боролось за то, чтобы заставить всех таких заблудших овец отказаться от своего зелья-депрессанта. А так ли это? «Война с героином» продолжается; но штат Нью-Йорк оставил надежду по-настоящему «исцелить» наркоманов и довольствуется лишь тем, чтобы заставить их слезть с вызывающего зависимость наркотика, который штат запретил — героина — и пересесть на настолько же вызывающий зависимость наркотик, который штат разрешил — метадон; а в стране в целом количество выписанных рецептов на депрессанты, действующие на центральную нервную систему, как говорят, каждый год доходит до десятка миллионов. Позиция властей по умолчанию теперь, видимо, такова: «Если вы не можете выносить наше общество иначе как погрузившись в полусон, дайте нам тогда хотя бы контролировать то, какие вещества для этого вы выберете». Это не решение вопроса наркотической зависимости в стране. Это уловка с целью сохранить лицо, позволить тем бюрократам, которых Уильям Берроуз называет «контролезависимыми», не терять веры в то, что они, ей-Богу, контролируют всех, кого хотят контролировать.

Интерлюдия. Отверженный: история святого отбоя

Может укол иглою,

Его колдовская мощь,

В адский чертог с собою Душу с небес уволочь?

Гнева богов и мёртвых Страх человек изжил,

Чтоб лебезить пред чёртом?

Ужель не достало сил —

Наследник эпох великих,

Мира венец на час,

Грома и волн владыка

От сока цветка угас?

Ах! Укрощая рвенье Полчищ греховных сил,

Только в одном сраженьи Он так и не победил.

— Алистер Кроули, «Баллада о героине»

«Я никогда не граблю незнакомых людей», — сказал Святой Отбой. «Это слишком рискованно. Если они вдруг вернутся домой и застукают меня, они, скорее всего, вызовут копов».

Он был приглашённым гостем на радиопередаче, которую я вёл (в один из тех периодов, когда я совсем прекращал писать и пытался заработать денег на жизнь каким-то другим, более приемлемым образом), и он заранее предупредил меня, что вколет дозу вещества Г перед тем, как прийти в студию. Было очевидно, что он так и сделал, и он был совершенно спокоен, когда произнёс эту фразу. Он, белый мужчина средних лет, чья речь выдавала образованность, не был среднестатистическим нью-йоркским торчком, если не считать его сонных глаз. Когда ты вглядывался глубже в эти оцепенелые омуты, ты не сомневался в том, что он скачет на большом белом коне в страну торчковских грёз. Он был будто в полусне, когда рассказывал о том, кого предпочитает грабить.

«О», — произнёс я, неотступно памятуя о стоящем на столе микрофоне. «Ты, похоже, подразумеваешь, что грабишь друзей».

«Конечно», — сказал он. «Многие торчки так делают. Понимаешь, незнакомый человек сдаст тебя копам, а друг будет не так безжалостен. Он скажет, мол, я знаю, что ты торчишь, и ты в этом не виноват. Естественно, после этого они к тебе типа охладевают. Приходится заводить новых друзей».

Я припомнил, как дружелюбно он себя вёл с того момента, как я обратился к нему с просьбой насчёт этого интервью. А ещё я вспомнил про свою печатную машинку, магнитофон и хороший проигрыватель.

«Если кого-то из твоих друзей недавно обнесли и они тебя не подозревали, — сказал я, — они, возможно, сейчас начинают об этом подумывать».

Святой Отбой обдумывал это так долго, что я осознал, что в приёмниках наших слушателей сейчас повисла тишина. Когда я почти решил прервать молчание, он наконец заговорил — с той самой торчковской безмятежностью, практически безмятежностью Будды.

«Я не жду, что буду нравиться людям долгое время», — сказал он.

Ну, вот оно. Вот это по сути и есть философия торчков. Люди — настолько безнадёжно общественные животные, что большинство из нас скорее заработает рак, чем признает, что не нравится другим; но человек, сидящий на героине, может признать любую правду без эмоционального отклика. Святой Отбой мог точно так же безмятежно заявить, что только что узнал, что болен проказой. Для торчка «факт есть факт», а эмоции — это что-то, что есть у других людей и с чем другие люди носятся. Вот еда. Вот дерьмо. Вот прелестная девушка, полностью обнажённая. Вот умирающий от голода ребёнок. Вы по-разному отреагируете на каждую из этих картин, но торчок отреагирует на них совершенно одинаково, то есть никак не отреагирует.

Однажды я пошёл на похороны отца друга. С лица друга, назову его Тони, на протяжении всего обряда не сходила мечтательная улыбка. Кое-кто из присутствующих на похоронах наверняка подумал, что у него нехилый эдипов комплекс, раз он так наслаждается похоронами своего отца. Позднее Тони упомянул в разговоре со мной, что он, чтобы выдержать до конца обряда, принял большую дозу транквилизаторов — а это было одно из тех мрачных старомодных действ с открытым гробом и истерично рыдающими родственницами.