Секретные миссии - [7]

Во время этого короткого, но, видимо, исчерпывающего разговора я переводил свой взгляд с одного на другого. В моей голове проносились разные мысли. Откуда такое бесподобное самообладание? Я пытался представить себе Восток и Японию. Однако из того немногого, что я прочитал о них, я мог вообразить только бегущего по улице рикшу или же маленьких женщин с детьми, привязанными к спинам матерей.

И затем, когда Роджерс стал объяснять японский образ мышления, я вспомнил, что он жил в Японии и изучал там японский язык. Я задал ему много вопросов относительно обычаев, привычек и языка японцев и удивлялся, как можно освоить такие звуки и научиться говорить сквозь зубы.

С этого времени я старался узнать от Роджерса как можно больше о его пребывании в Японии. Он рассказывал мне со всеми устрашающими подробностями о своей борьбе с этим ужасным языком: как он недосыпал, занимаясь с двумя преподавателями; как запоминал иероглифы, заимствованные Японией у Китая в VI веке нашей эры, чтобы иметь свою письменность (каждый иероглиф, подобно картинке, обозначает различные звуки и слова); как наблюдал за людьми и пытался понять их привычки. Он рассказал мне о различных интимных историях и приключениях, начав с императорского дворца, в котором все еще властвовал старый Мейдзи, и кончив домами гейш в районе Симбаси, где, как он поведал мне, сам много узнал, особенно о характере японцев.

Я начал читать о Японии и иногда пытался запомнить какое-нибудь разговорное словечко, которое Роджерс употреблял в разговоре. Я подобрал несколько слов широкого употребления, такие, например, как «мати» — улица, «денва» — телефон и, конечно, «беппин» — красавица. Они проникли в мой мозг так же глубоко, как неотступно сопровождало меня желание поехать в Японию, когда я переходил с корабля на корабль и с одной службы на другую. Я вспоминаю, как радовался, если мне удавалось запомнить фразу, употребляемую в том случае, когда вас кому-нибудь представляют: «Хадзимэтэ оме-ни какаримасита», что дословно означает — «в первый раз я прикован к вашим благородным глазам». Затем я обнаружил, что моя забава возбудила во мне страстное желание знать японский язык. Это стало целью.

Но как и где я смогу приступить к изучению языка? Мне казалось, что японский язык — это беспорядочная смесь звуков, наполовину глухих и наполовину звонких, и в то же время я чувствовал тонкое очарование, какую-то прелесть и обаяние в этих звуках, они манили, как приз, который ты жаждешь завоевать, и были подобны яркому сновидению, держащему тебя в плену своих чар в момент твоего пробуждения. Затем я обратился к дням своего детства, когда, бывало, окруженный восхищенными товарищами, тонко подражал звукам, издаваемым пароходом, поездом, пилой и т. д. Позже, в военно-морском училище, за мою способность подражать разным звукам меня прозвали «человеком смешных звуков».

Внезапно меня осенила мысль, что в данном случае имеется возможность применять «смешные звуки». В мире всему найдется место, так почему бы мое маленькое дарование к подражанию не использовать для изучения японского языка, где, как мне казалось, так велика роль интонации? С каждым днем мой энтузиазм повышался, и даже позднее, когда он, по-видимому, улегся, мне кажется, он жил во мне подсознательно.

Я, безусловно, понимал, что Япония — вне моей досягаемости. Можно было посетить один из ее портов, находясь в составе экипажей наших кораблей, наносивших визиты вежливости в ответ на частые посещения американских баз японскими кораблями. Но дни такого пребывания в Японии, как правило, заполнялись различного рода церемониями согласно международному военно-морскому этикету, и почти все время уходило на встречи с американскими дипломатами, а не на общение с истинными хозяевами страны. Словом, пришлось бы вести тот же американский образ жизни, но только под японским небом. Участвуя в визитах вежливости, я смог бы увидеть только контуры Японии. Что мне хотелось, так это выбраться из оболочки международного этикета, освободиться от обычной рутинной службы на корабле и посвятить месяцы или, если возможно, годы изучению японского языка и народа.

Я изредка пытался узнавать, имеется ли возможность послать в Японию офицеров для изучения языка и нужны ли добровольцы для такого дела. Но командование военно-морского флота, видимо, считало, что на флоте достаточно одного офицера, говорящего по-японски. Раньше таких было двое; но к этому времени один из них ушел в отставку, и, как мне казалось, никто не собирался увеличивать эту специальную боевую группу, состоящую всего лишь из одного человека. Поэтому я думал, что мои мечты навсегда останутся неосуществленными.

Но внезапно в моей жизни произошел такой поворот, который кардинальным образом отразился на моем будущем. В 1920 году я сопровождал в учебном плавании курсантов военно-морского училища и, конечно, не мог думать о том, что когда-нибудь поеду в Японию. Когда мы находились в Гонолулу, пришла телеграмма от Роджерса, который в то время был уже капитаном 2 ранга и состоял на службе в военно-морской разведке в Вашингтоне. В телеграмме говорилось: «Командование военно-морского флота приняло решение послать двух офицеров в Японию для изучения языка. Хотите ли вы поехать?»