Секретная почта - [10]

Его глаза, хоть и безжизненные, увидят.

Его сердце, хоть и мертвое, забьется.

Его рука, хоть и окоченевшая, поднимется, приветствуя родную землю.

А может быть, он и не умер?

На следующий день около полудня пришел и председатель волостного исполкома в сером полупальто с порванным рукавом. Впалые глаза под черными густыми бровями блестели тревогой. Он снял обшитую заячьим мехом шапку, сел за тот же стол, что и мы, и хмуро улыбнулся. Следом за ним вошла вислоухая собака и легла под столом.

— В нехорошее время вы приехали, — сказал председатель. Голос у него был грубый, глухой — как у простуженного человека.

— Стреляют?

— Стреляют, сволочи… — ответил он и уставился на чисто вымытую столешницу.

Нижняя губа у него дрожала. Он был сам не свой.

Землю они уже поделили. Распределили плуги и лесоматериал, дали безземельным коров, лошадей, телеги. Не забыли про семена на весну. А вчера в саду школы собрали толоку и обвязали фруктовые деревья. Много осенью посажено новых деревцев. И у большака молодежь садила… Советскими деревьями их назвала.

— Деревья — это жизнь, — сказал наш новый знакомый. — Прохвосты их ломают, а мы садим… А деревья любить нас научил Таурагис, здешний учитель. «Деревья — это жизнь, — говорил он. — Всех побегов не переломаешь».

Хозяин избы встал и куда-то вышел.

Таурагис… Видно, дорога моему собеседнику эта фамилия.

Таурагис устроил в Райстине школу. А кругом был земельный голод — крестьяне утопали в болоте, где лишь кулики прыгали с кочки на кочку. Все говорили о парцелляции имения. К каждому участку протягивались жадные, стосковавшиеся по хлебу руки. Но имения никто не делил. Только для школы была отрезана полоска. Таурагис собрал толоку и насадил прекраснейший фруктовый сад. Деревца укоренились. А летом, когда Таурагис был в отпуску, крестьяне ночью вырубили сад. Мол, земля должна хлеб рожать, хлеба не хватает. Вернулся Таурагис — а там лишь кладбище черных кольев. Оплакивал учитель свой сад. Но он не покинул деревни, все начал сызнова.

— Вы темные как ночь… — говорил Таурагис. — Но я вас люблю… И никуда не пойду, останусь здесь. Буду тянуть лямку с вами до своей могилы. Все мы можем ошибаться…

— Тогда я еще ученическую куртку носил, сам сажал эти деревца… И Таурагиса помню, словно он сейчас за этим столом сидит… — сказал председатель.

— А где этот учитель? Жив еще? — спросил я.

— Разве тогда долго могли жить те, которые думали не о себе, а о других? Скончался он в тюрьме. Засудили за коммунизм. Дожил до сорока и умер в арестантской одежде. Положили его в некрашеный гроб и похоронили где-то на кладбище без надписи… Приезжайте весною… Цветут, шелестят деревья. И словно живые говорят — никто нас не уничтожит… Одно падет, другое встанет.

— А теперь вам трудно? — напрямик спросил я председателя.

— Нужно… — ответил он коротко и серьезно. — Моего предшественника убили. Может быть, и для меня черный день настанет. А нужно! Бросить всё и уйти не имеем права.

Прощаясь, председатель крепко пожал мне руку, посмотрел на меня глубокими глазами из-под густых бровей. До сих пор не забыть этого взгляда! Мне показалось, что я вижу и огорчение, и вызов, и небывалую решимость.

Может быть, мы все такие, когда нам грозит смертельная опасность?

Вернулся хозяин. Он рассказал, что с самого утра жители ужасно взволнованы. Вчера, по дороге из школы, исчез сын председателя. Председатель — вдовец, жена умерла при родах, единственной его радостью был шустрый и способный мальчик. Пареньку было двенадцать лет. Первый ученик в классе. И вот пропал бесследно…

Старичок слез с печи, он очень удивлялся, что отец пропавшего мальчика только что был здесь, беседовал со мною и ни словом не обмолвился о своем несчастье.

— Ну и скрытный… — прошептал старик. — А он мог первым сказать нам о своем горе, своей боли…

— А может, волки? — произнес мой попутчик фотограф. — Под Мажейкяй растерзали они девочку… Только весною, когда снег растаял, нашли ее деревянный ранец-короб и кожаные туфли.

— Волки, да не той породы… Почтальон издали видел… Какой-то мальчик шел между двумя вооруженными. Еле-еле ноги передвигал… В лес повели. Аминь!

И крестьянин, даже не сняв ушанки, бросился к ведру и жадно стал пить холодную воду.

Старик прошептал:

— Ах, господи, да чистое светопреставление! Не прожить мне столько, сколько положено…

Вот как встретили нас пятнадцать лет тому назад Райстине и леса вокруг Змеиного болота.

Позже дороги завели меня в другие места Литвы. Слыхал я много других запутанных, страшных историй. Но часто мне вспоминался человек, с которым я говорил про сад, деревья и новые их ростки… А потом до меня дошла весть о том, чего мне так не хотелось бы услышать. Председатель Райстинского исполкома — храбрый защитник обездоленных — принял последний бой. Гранатой ему оторвало ногу. Лежа в озере собственной крови, он стрелял до последнего патрона. Труп его бандиты привязали к лошади, долго тащили по дороге и лишь на рассвете бросили на перекрестке.

Но разве погибла новая Литва?

— По коням! — весело крикнул Гелгаудас, починив мотоцикл. Пучком мха чистил он свои запачканные маслом руки.