Секретарь обкома - [60]

— Я не считаю. Но, наверно, есть и такие, которые скажут, что плохо, что вы не объективны.

— Вот поэтому, Василий Антонович, невозможно мириться и с тем, как работает Суходолов, — вдруг неожиданно вернулся к разговору Владычии. — Он, конечно, наш человек, очень каш. Но своей уклончивостью, топтанием на месте уже является изрядной помехой для социализма.

— Это вы хватили через край, дорогой товарищ. — Под Василием Антоновичем заскрипело кресло.

— Может быть. Но я смотрю на вещи с принципиальной точки зрения. И кроме того, она не только моя точка зрения, — так считают и парторганизация комбината, и вся районная партийная организация. Мое личное мнение можно было бы и отбросить.

— Подумаем, товарищ Владычин, подумаем, — уклончиво ответил Василий Антонович. Признаваться в своей неправоте, в том, что в истории с Суходоловым виноват только он один и никто другой, ему не хотелось. Но он понимал и то, что дело принимает такой оборот, когда его уже надо решать. А как решать? — это было ещё неизвестно, и поэтому беспокоило. Во всяком случае, он не считал себя вправе отдавать Суходолова на съедение. — Подумаем, — повторил. — В таких случаях спешка пользы не приносит.

— Зато промедление приносит прямой вред, — упрямо и убежденно настаивал Владычин.

— Хорошо, говорю, разберемся. — Василий Антонович встал.

Встал и Владычин, понимая, что это знак ему. В глазах его было недовольство, недоумение, осуждение. Он попрощался сухо. Рука у него была горячая и сильная.

«Писатель! — думал, глядя ему вслед, Василий Антонович. — Ему что! Ему до возраста Николая ещё четверть века. Целая эпоха! Такой и не вспомнит там, в будущем, когда Суходоловыу же будут давно лежать под кладбищенскими камнями, не вспомнит, кто ему вымостил дорогу в это будущее». Глаза Василия Антоновича скользили по листу бумаги на столе, вновь видели пометки красным карандашом, сделанные во время разговора с Владычиным: «дачники… домовладельцы… спекулянты с партбилетами в карманах»… Спрятал этот лист в ящик стола. Затем, вызвав машину, сказал Бойко:

— Давай-ка, Роман Прокофьевич, прокатимся по Свердловскому району. Ты хорошо его знаешь?

Свердловский район был одним из новых районов города. От старого остались в нем две-три улицы бывшей городской окраины; одна из них вела к вокзалу и так и называлась: Вокзальная. Все остальное возникло после революции, и, главным образом, после войны, и особенно в последний пяток лет. Кварталы жилых домов, химический комбинат, завод радиоаппаратуры, Машиностроительный завод, выросший на месте механических мастерских, бульвары, скверы, большой районный парк с прудами, несколько школ, швейный техникум, научно-исследовательский институт органической химии…

Колесили по району. То там, то здесь Василий Антонович просил остановиться, выходил из машины, осматривался. Чувствовалось, что хозяин в районе был: прочные мостовые на улицах, удобные подъезды к предприятиям; чисто, подметено, вымыто моечными машинами; вовсю цветут цветы в скверах, улицы в молодых деревьях.

Остановились и в сосняке возле заборчика хим-комбинатовского детского сада. Ребятишки возились в песке, под деревянными грибками, качались на качелях, съезжали с дощатой горки. Крик стоял, гам. Василий Антонович попытался разглядеть в этой суете Павлушку. Но пестрый ребячий муравейник так отчаянно-весело возился, что сделать это не удалось.

Выехали к реке, к полукруглой, обнесенной каменной балюстрадой, площадке над водой. Река в этом, месте делала изгиб, и с площадки был виден весь город: кремль с башнями, колокольнями, многоглавым собором, большой новый мост через реку, пароходная пристань и дома, дома, дома — почти до самых стен Георгиева монастыря, который, как утверждают старожилы, лет ещё тридцать назад находился в трех добрых верстах от города. «Все на свете, видите ли, он соразмеряет с борьбой, двух миров! — думал Василий Антонович. — А что же другие? Иначе смотрят на жизнь? Старый коммунист-хозяйственник Суходолов — уже нечто отжившее, мертвое, уходящее?..»

Задал себе этот вопрос Василий Антонович и не ответил на него, и стало ему очень больно оттого, что такого ответа, какой бы хотелось найти, он не находит.

Вернулся в обком. Его уже ожидали Лаврентьев, Костин и двое, как пошутил Лаврентьев, ходоков из Заборовья: председатель колхозного правления Сухин и парторг Лисицин.

— С планами перестройки своего села прибыли, — сказал Лаврентьев, вводя приезжих в кабинет Василия Антоновича.

— Да уж так, — подтвердил Сухин. — Уж вы нас пристыдили, Василий Антонович, разобидели. Мы и осерчали. Правление было, общее собрание было. Решили покончить с территориальной раздробленностью. У нас же ещё и второе селение есть, в лесу, двадцать один двор. «Леший хутор» — так и называется. Да ещё по кустам, по мелколесью дворов сорок разбросано. Решили в одно место свозиться и, для опыта, два двухэтажных дома построить, квартиры на четыре каждый. Чтоб не тесно люди жили — по три там комнаты, например. Может, и по четыре. Чтоб сразу видели, что такое коммунистическая жизнь.

— У нас план наполеоновский, Василий Антонович, — добавил Лисицин. — Поддержите или нет… Ванны хотим, чтоб были. Санузлы. Может, и газ, если нам будут баллоны жидкого пропана отпускать в городе.