Секретарь обкома - [101]

— Если в год откладывать по шесть тысяч, то есть по пятьсот рублей в месяц, то до ста восьмидесяти тысяч надо тянуть ровно тридцать лет, — сказал Владычин.

— Вот, товарищ Демешкин, тридцать лет! — Василий Антонович потряс указательным пальцем. — А вы за какую-нибудь пятилетку так здорово развернулись. Что-то вы от нас скрываете.

.— А старый-то дом я продал, — быстро сказал Демешкин. — Это вы в расчет не взяли. Старый-то. За что купил, за то и продал. Двадцать пять-то тысяч.

— Ну давайте четыре года скостим, — согласился Василий Антонович. — А все равно двадцать шесть лет ещё остаются. Двадцать шесть! Четверть века!

— Украл ты все, украл! — сказал другой белый дед, глядя прямо в глаза Демешкину. — Товарищ Денисов стесняется тебе сказать это. А я скажу. С жуликами связался. Один тебе машину краденого кирпича. Другой три машины краденых блоков. Третий железо прёт со стройки. Бревна. За гривенник на рубль покупал. Левачи краденое по дешевке спускают, абы сбыть. Моя бы воля, и часу тебя в партии не было. Какой ты партиец? Ты ведь, если правильно тебя назвать, жулик и мошенник. Разложенец ты.

— Не имеете права! — Демешкин поднялся, схватился за грудь. — Я рабочий класс! Я кровь на войне проливал! — Он выскочил, принес какую-то шкатулку, стал выбрасывать из нее на стол орден, медали, справки из госпиталей, приказы с благодарностями.

Да, это у него все было, было. Да, он был рабочим, орденоносцем и хранил в железном ящике партийный билет.

— Все равно ты кулак, — настаивал белый дед. — Кулачина.

— Кстати, — сказал Василий Антонович. — А как вам удается обрабатывать такой громадный сад и огород? У вас, кажется, даже тепличка есть, я заметил?

— Рассаду там выращиваем в весенние месяцы, — подтвердил Демешкин. — А как обрабатываем? Нас четверо, все здоровые.

— Но ведь и они, молодые-то ваши, где-нибудь работают. Или нет?

— Сын работает. Он по радиоделу. Приемники, телевизоры ремонтирует в мастерской. А сноха — дома.

— У нее что — дети?

— Детей ещё нет. Два года как поженились. Будут и дети. Как без них!

— Задумайтесь, товарищ Демешкин, над своей жизнью, над тем, какую линию вы себе избрали, — сказал Василий Антонович на прощание. — А то и из партии можете выпасть и вообще из общества.

— Посадите, что ли? — с вызовом спросил Демешкин.

— Сами, дорогой мой, изолируетесь от людей. Замкнетесь в этих восьми комнатах, за своим забором. Вокруг коммунизм люди строят. А вы свой частнособственнический мирок куете. Товарищу Черногусу не мешало бы ваше хозяйство взять на учет как филиал исторического музея: смотрите, мол, товарищи, вот вам живой обломок прошлого. Так-то, многоуважаемый! Желаю здравствовать и как следует поразмыслить.

Кобели, не видя теперь глаз людей, а только их ноги и пятки, осмелели, рвались с ревом вслед. Но Владычин обернулся и так пнул одного из них, что тот, вопя, удрал за дом. Второй тоже отступил на почтительное расстояние. Гавкал издали.

Захлопнулась позади глухая калитка. Василий Антонович вновь прочитал надписи: «Демешкин. Е. Т.», «Во дворе злые собаки».

— Ну, что бы хоть у одного из таких жмотов нашлось юмору написать: «Во дворе добрая собака», — сказал он. — Непременно пишут «злая».

Сидя в машине, Черногус заговорил:

— Товарищи Горохов, Синцов и я для того пригласили вас сюда, Василий Антонович, чтобы вы все увидели и благословили бы нас, нашу комиссию по коммунистической морали, заняться этим делом, проверить все и поговорить как следует с гражданином Демешкиным. Он, сами слышали, на чем играет: посадите, что ли? Единственно чего он боится. Но пусть узнает, что есть и другой суд. Пусть увидит, что такое суд старых коммунистов. Судьи в суде полистают свои законы и отпустят его с миром. Против их параграфов Демешкин ничего особенного не сделал: не пойманный — не вор. А мы другие законы имеем: устав партии, мораль коммуниста. Как вы смотрите, Василий Антонович?

— Пожалуйста, — ответил Василий Антонович. — Я не против. Надеюсь, что это не будет, как бывало в бурсе, вы не устроите ему смазь вселенскую и не станете лупить розгами, разложив на лавке?

— Нет, это будет не как в бурсе, а как в партии, — сказал Черногус.

— Ну, вот, вот, я так и думаю. Что же, действуйте, действуйте!

Довезли Черногуса до музея; там же, как ни предлагал Василий Антонович развезти их по домам, сошли и белые деды. Остались в машине вдвоем с Владычиным.

— А вообще, Василий Антонович, — сказал Владычин, — мы уже говорили с вами на эту тему. Демешкины портят общественную атмосферу. Трудно их видеть рядом с тем замечательным народом, который работает в бригадах коммунистического труда. Вы кандидат в члены ЦК. Поставьте вопрос в Москве. Зачем нормальному человеку столько земли? Зачем такие домища в два этажа и в восемь комнат? Почему коммунистам можно торговать на рынке? Верно же говорят товарищи: и на ста квадратных метрах, то есть — десять в длину, десять в ширину, — можно и несколько яблонь себе вырастить и цветов с избытком насадить.

— Да, да, — ответил Василий Антонович. — Вопрос серьезный. Я с вами согласен. Об этом, надо говорить. И старики, по-моему, интересное дело затеяли. Вы поинтересуйтесь, когда они его обсуждать будут.